Хадасса - [49]

Шрифт
Интервал

Одуванчики поглотила засуха, и бальзамины страдают от жажды. Небо затягивается. Я больше не могу заходить в мой класс. В ваш класс. Во двор тоже. И к дубу. В квартале красных кирпичей, охраняемом эрувом, я теперь большое раздавленное Н. Мы шли вместе, друг за дружкой, ты помнишь? Твой кудрявый пучок волос казался волшебным в ярких лучах июньского солнца. Ты торопилась домой, на улицу Блумфилд, но прежде чем свернуть на нее, в нескольких метрах отсюда ты обернулась, направила свое ружье на меня, Нет, мадам Алиса, и трижды выстрелила: Меня зовут — Ха-дас-са. Твои ножки топчут августовский газон. Ты уже не видишь меня. И больше не слушаешь. Твоя хрупкая фигурка исчезает. Я глажу свои недавно постриженные в каре волосы и пальцами отираю пот на шее. Небо. Серое. Небо. Серое.

Стук высоких каблуков на тропинке, вьющейся среди деревьев. Я поднимаю голову. Чулки телесного цвета со швом. Темно-синий костюм, брошь, украшенная багровыми камешками. Застегнутая блузка. Уткнувшись подбородком в траву, я вытираю взмокший лоб рукой, разрисованной хной. Я — свидетель сцены, которая должна разыграться в еще зеленом, как водоросли на морской глубине, сквере. Тишина, слышно лишь пение птиц, которых не видно, но прежде всего нескончаемое журчание фонтана. Женщина на тонких каблуках сошла с дорожки для детских колясок, подошла к водоему, присела на длинную деревянную скамейку. Осмотрела все вокруг. Различные входы в сад, песочницы, опять входы, каждый из них. Ее пальцы сжимаются и разжимаются, как и бедра, скрытые под нейлоном. Семнадцать часов пятнадцать минут, воскресенье, август. Рука женщины извлекает льняной платочек, аккуратно вытирает им лоб, затем виски, прикладывает к ямочкам на щеках, подносит ко рту, который приоткрывается, позволяя осушить его. Шапочка снова описывает круг и вдруг замечает меня. Внимательно приглядевшись, я узнаю лицо, которое не загорает или совсем чуть-чуть. Женщина, читавшая письмо цвета фуксии апрельским днем, — та самая, что была с зеленым воротничком на свадьбе Ривки: кузина Хадассы. Я сжимаюсь, склоняю голову, изображая безразличие. Подул горячий ветер, разметавший тополиные листья. Одной рукой женщина придерживает шапочку.

Одна, две, три секунды, и вот на сцене появляется мужчина. Он подходит с южной стороны, со стороны белых лоджий на фоне кирпичей. Женщина почувствовала, что он приближается, лихорадочно осмотрелась и увидела идущего ей навстречу Яна. Она резко встала, затем одумалась и снова села, опустив голову. Я подняла свою сумку, сунула в нее блокнот. Повернулась спиной к сцене, разыгрывавшейся уже без меня. Пересекла песочницу и, быстро шагая, обошла желтую горку. С сумкой через плечо повернула с улицы Сен-Виатер на восток. Ускорила шаг на Парковой аллее, где мне пришлось пробираться среди машин, а далее продолжила путь, минуя кошерную булочную, затем мясную лавку, я задыхалась, голова была в огне, прошла Жанн-Манс, кафе «Пейгл» и, уже обходя блинную, в ста метрах впереди увидела, услышала, почувствовала скрежет шин по мостовой, скрипящее, долгое, мощное, прерывистое торможение грузовичка, доставляющего товары. Быстрыми шагами я уже подходила к португальской закусочной и вдруг заметила Шарля, который, протянув руки, вышел из лавки и бросился к грузовичку с надписью «Ферма Лозон». Я замедлила шаг, сдерживая дыхание, пересекла Эспланаду и подошла к управляющему, который одним движением приподнял трупик Газ Бара в черно-красной потрепанной шкурке.

2

Ян обогнул бассейн и присел на соседнюю от нее скамейку. Он знал: обращаться к ней не надо. Следует держаться, будто они незнакомы. Двора не поздоровалась с ним, опасаясь, что их взгляды встретятся и они увидят друг друга. Ее угнетало то, что она осмелилась принять приглашение и, главное, села рядом с гоем. Женщина взглянула направо, налево, в сквере — никого. Пока она может остаться. Но чуть что — покинет сцену. Двора вспоминает вчерашний эпизод, комнату в глубине магазина, желание, охватившее все ее тело. Когда она вошла в лавку, где звучало пианино, то не увидела ни одного покупателя. Она пошла по проходам, без корзинки, потом подошла к двери на склад, наклонилась и увидела его, стоящего у пианино и наигрывающего мелодию. Затем Яну удалось ее уговорить, и в комнате, залитой солнцем, он сыграл ей ноктюрн до минор. Сидя на табурете и поджав ноги, Двора смотрела, как бегают пальцы поляка, как переворачивают страницы нот, как склоняется его голова над черными и белыми клавишами. Затем в какой-то момент палец оторвался от клавиатуры, медленно протянулся к ее губам, потрогал, погладил ее рот. Сидя неподвижно, она ожидала возмутительного поступка, но не дождалась, жест так и остался незавершенным.

Жара. Чайка села на воду. Она ищет ребенка, распевавшего рано поутру. И хлеба, который он раскидывал. Это отвлекло Двору, она подняла взгляд на бассейн. Фонтан вызывает жажду. Кожа женщины в широком костюме повлажнела. Под каштановым париком вспотела голова. Она сидит прямо, будто на ней корсет. Бедер, скрытых костюмом, не видно. Воображение сильно разыгралось, до безумия, до смерти. Под трикотажной шапочкой очень сильно, очень быстро произносится монолог,


Рекомендуем почитать
Таежный робинзон

«Слова… будто подтолкнули Ахмада. Вот удобный случай бежать. Собак нет, ограждения нет, а в таежной чащобе какая может быть погоня. Подумал так и тут же отбросил эту мысль. В одиночку в тайге не выживешь. Без еды, без укрытия и хищников полно.…В конце концов, смерти никому не дано избежать, и гибель на воле от голода все-таки казалась ему предпочтительнее расстрела в одном из глухих карцеров БУРа, барака усиленного режима».Роман опубликован в журнале «Неман», № 11 за 2014 г.


Жить, обгоняя рассветы

Эта книга написана для тех, кто очень сильно любил или все еще любит. Любит на грани, словно в последний раз. Любит безответно, мучительно и безудержно. Для тех, кто понимает безнадежность своего положения, но ничего не может с этим сделать. Для тех, кто устал искать способ избавить свою душу от гнетущей и выматывающей тоски, которая не позволяет дышать полной грудью и видеть этот мир во всех красках.Вам, мои искренне любящие!


Голоса

«Одиночество среди людей обрекает каждого отдельного человека на странные поступки, объяснить смысл которых, даже самому себе, бывает очень страшно. Прячась от внешнего мира и, по сути, его отрицая, герои повести пытаются найти смысл в своей жизни, грубо разрушая себя изнутри. Каждый из них приходит к определенному итогу, собирая урожай того, что было посеяно прежде. Открытым остается главный вопрос: это мир заставляет нас быть жестокими по отношению к другим и к себе, или сами создаем вокруг себя мир, в котором невозможно жить?»Дизайн и иллюстрации Дарьи Шныкиной.


Черное солнце

Человечество тысячелетиями тянется к добру, взаимопониманию и гармонии, но жажда мести за нанесенные обиды рождает новые распри, разжигает новые войны. Люди перестают верить в благородные чувства, забывают об истинных ценностях и все более разобщаются. Что может объединить их? Только любовь. Ее всепобеждающая сила способна удержать человека от непоправимых поступков. Это подтверждает судьба главной героини романа Юрия Луговского, отказавшейся во имя любви от мести.Жизнь однажды не оставляет ей выбора, и студентка исторического факультета МГУ оказывается в лагере по подготовке боевиков.


Ладья тёмных странствий. Избранная проза

Борис Александрович Кудряков (1946–2005) – выдающийся петербургский писатель, фотограф и художник. Печатался в самиздатском сборнике «Лепрозорий-23», в машинописных журналах «Часы», «Обводный канал», «Транспонанс». Был членом независимого литературного «Клуба-81». Один из первых лауреатов Премии Андрея Белого (1979), лауреат Международной отметины им. Давида Бурлюка (1992), Тургеневской премии за малую прозу (1998). Автор книг «Рюмка свинца» (1990) и «Лихая жуть» (2003). Фотографии Б. Кудрякова экспонировались в 1980-х годах на выставках в США, Франции, Японии, публиковались в зарубежных журналах, отмечены премиями; в 1981 году в Париже состоялась его персональная фотовыставка «Мир Достоевского».


Вдохновение. Сборник стихотворений и малой прозы. Выпуск 4

Сборник стихотворений и малой прозы «Вдохновение» – ежемесячное издание, выходящее в 2017 году.«Вдохновение» объединяет прозаиков и поэтов со всей России и стран ближнего зарубежья. Любовная и философская лирика, фэнтези и автобиографические рассказы, поэмы и байки – таков примерный и далеко не полный список жанров, представленных на страницах этих книг.В четвертый выпуск вошли произведения 21 автора, каждый из которых оригинален и по-своему интересен, и всех их объединяет вдохновение.


Дети Бронштейна

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Третья мировая Баси Соломоновны

В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.


Русский роман

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).


Свежо предание

Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.