Хадасса - [47]
— Мадам! — воскликнула Ити, — ты их купила в еврейском магазине?
— Да, у Хески.
Мое произношение вызвало у них приступ хохота.
— Ты плохо говоришь, мадам. Надо произносить «Рески», — поправила меня Нехама и продолжила: — Мадам, а ты знаешь, что муж нашей кузины работает в магазине Рески? Тебе нравится кошерная пища?
Хадасса не отрывала от меня взгляда. Она перестала жевать, изучая этикетку булочной. И заговорила:
— А ты видела месье, который продает пирожные? Значит, ты видела Давида Заблоцки, мужа моей кузины Дворы.
— Можно? — спросила Сара, протянув руку к сладостям.
Кусочек круассана, финик, глоток апельсинового сока, — девочки смеялись, болтали, любовались чайками, бросали им хлебные корочки, не слишком много, чуть-чуть. Я присматривала за ними, лишь слегка прикасаясь к еде, и просто мечтала сохранить в памяти все жесты, всю красоту этого кружка и крики чаек, парящих в опасной близости от нас. У меня оставалось четыре дня общения с Хадассой. Конец, как и все, что кончается, казался слишком близким.
— Мадам, ты заметила, что я постригла волосы? — поинтересовалась Малка.
— А тебе не жарко с твоими длинными волосами? Нам не положено носить такие, — заявила Либи, неделями не произносившая ни слова.
Ученицы окинули ее взглядом. Затем многие отошли от нас, прихватив ракетки для бадминтона, и направились к свободной площадке в сквере. Растянувшись на скатерти, Ити жаловалась на жару, подлила себе прохладительного напитка, рукавом формы вытерла сахарный след на губах. Близняшки пошли кормить чаек остатками пирожков. Хадасса, не двинувшись с места, медленно доедала хрустящие хлебцы, один за другим, и обсасывала каждый палец. Оставаясь на своем месте — а она на своем, — я наклонилась над полосатой скатертью и решилась задать вопрос:
— Хадасса, ты останешься здесь на все лето?
— Нет, моя мама говорит, что здесь, в Монреале, плохой воздух. Я поеду в Валь-Морен, там много коттеджей для евреев, и бассейн для них есть. Мама даже купила мне майку для купанья. Очень удобно, — уточнила она. — Майка очень подходит к моему купальнику. А что у тебя на руке, мадам?
— Это хна.
Лето было здесь, на кончике моей левой руки. После следующего шабата я уже не буду носить платьев до щиколоток, чулок, не стану закалывать волосы, смогу надевать кофты с вырезом, буду подставлять солнцу голые ноги.
— Это вроде татуировки?
— Да, только хна смывается мылом через несколько дней.
— А татуировки никогда не смывается. Моему дедушке ее сделали во время войны, всем евреям писали номера на коже иголками, а когда он умер, у него так и остались цифры на руке. Так сказала моя бабушка.
Взгляд Хадассы искал сиреневые бальзамины, затем снова обратился ко мне.
— Мадам, в будущем году правда будет другая учительница?
Надо было подняться. Ученицы оттеснили меня со скатерти, отряхнули ее, как и свои форменные платья. Осталось сложить в один пакет все отходы. Отдать нашим подружкам-чайкам остатки пиршества. Снова закрепить маленькие заколки на висках, крепко затянуть волосы назад, почти не оставив челки, как у взрослых, ведь через три месяца мы уже будем ходить в среднюю школу, мамы купят нам новые форменные платья, намного красивее прежних, темно-синий цвет заменят серым, но прежде будут каникулы, сегодня вечером я буду спать у Гитл, мы будем разговаривать всю ночь, потому что экзамены закончились, мадам, и ты больше не задашь нам уроков на дом. Через несколько секунд парк остался далеко позади, и лужайку заполонили чайки.
Мы сидели на пожарной лестнице и заканчивали чтение последнего романа. А после перерыва я получила много подарков, шоколад, вазу, подсвечник, драже и блокнот, в котором каждая ученица пожелала оставить запись, слова прощания или стихотворение. В конце дня девочки отмывали парты, освобождали шкафчики, протирали все поверхности, доску, складывали в школьные сумки тетради, стопки листов в линейку, старую, очень старую школьную утварь, в то время как мы с Хадассой расставляли книги в книжном шкафу. «Ты вернешься в будущем году?» — спросила она меня, стоя на коленях со стопками неразложенных альбомов в руках.
Я только что отказалась от контракта на следующую осень. В течение девяти месяцев по пять дней из семи в квартале евреев-хасидов я делила свое время с восемнадцатью светящимися личиками и с моей удивительной одиннадцатилетней любимицей. Я сделала его, этот поворот в жизни, переполненной поворотами. Я узнала Хадассу, девочку одиннадцати лет. В течение наступающего лета она станет бат мицва, и я никак не смогу оттянуть время, когда она перейдет к третьему этапу, будет учиться вести дом, готовить по строгим предписаниям, хранить чистоту во время месячных. Время моей промежуточной остановки около маленьких дочерей Израиля истекло. Пора отправляться в дорогу с коробом, до слез переполненным воспоминаниями. Я просто ответила ей, что мне нужна передышка.
— Передышка, потому что ты выходишь замуж?
— Нет, пока еще не выхожу.
— А кто будет приносить нам книги из библиотеки? Кто будет покупать новые томики про голубых человечков и Мартина?
Я не сумела угомонить длинные ресницы, которые хлопали, чуть не вылетая из глаз. И смотрела на нее, покусывая палец.
«Слова… будто подтолкнули Ахмада. Вот удобный случай бежать. Собак нет, ограждения нет, а в таежной чащобе какая может быть погоня. Подумал так и тут же отбросил эту мысль. В одиночку в тайге не выживешь. Без еды, без укрытия и хищников полно.…В конце концов, смерти никому не дано избежать, и гибель на воле от голода все-таки казалась ему предпочтительнее расстрела в одном из глухих карцеров БУРа, барака усиленного режима».Роман опубликован в журнале «Неман», № 11 за 2014 г.
Эта книга написана для тех, кто очень сильно любил или все еще любит. Любит на грани, словно в последний раз. Любит безответно, мучительно и безудержно. Для тех, кто понимает безнадежность своего положения, но ничего не может с этим сделать. Для тех, кто устал искать способ избавить свою душу от гнетущей и выматывающей тоски, которая не позволяет дышать полной грудью и видеть этот мир во всех красках.Вам, мои искренне любящие!
«Одиночество среди людей обрекает каждого отдельного человека на странные поступки, объяснить смысл которых, даже самому себе, бывает очень страшно. Прячась от внешнего мира и, по сути, его отрицая, герои повести пытаются найти смысл в своей жизни, грубо разрушая себя изнутри. Каждый из них приходит к определенному итогу, собирая урожай того, что было посеяно прежде. Открытым остается главный вопрос: это мир заставляет нас быть жестокими по отношению к другим и к себе, или сами создаем вокруг себя мир, в котором невозможно жить?»Дизайн и иллюстрации Дарьи Шныкиной.
Человечество тысячелетиями тянется к добру, взаимопониманию и гармонии, но жажда мести за нанесенные обиды рождает новые распри, разжигает новые войны. Люди перестают верить в благородные чувства, забывают об истинных ценностях и все более разобщаются. Что может объединить их? Только любовь. Ее всепобеждающая сила способна удержать человека от непоправимых поступков. Это подтверждает судьба главной героини романа Юрия Луговского, отказавшейся во имя любви от мести.Жизнь однажды не оставляет ей выбора, и студентка исторического факультета МГУ оказывается в лагере по подготовке боевиков.
Борис Александрович Кудряков (1946–2005) – выдающийся петербургский писатель, фотограф и художник. Печатался в самиздатском сборнике «Лепрозорий-23», в машинописных журналах «Часы», «Обводный канал», «Транспонанс». Был членом независимого литературного «Клуба-81». Один из первых лауреатов Премии Андрея Белого (1979), лауреат Международной отметины им. Давида Бурлюка (1992), Тургеневской премии за малую прозу (1998). Автор книг «Рюмка свинца» (1990) и «Лихая жуть» (2003). Фотографии Б. Кудрякова экспонировались в 1980-х годах на выставках в США, Франции, Японии, публиковались в зарубежных журналах, отмечены премиями; в 1981 году в Париже состоялась его персональная фотовыставка «Мир Достоевского».
Сборник стихотворений и малой прозы «Вдохновение» – ежемесячное издание, выходящее в 2017 году.«Вдохновение» объединяет прозаиков и поэтов со всей России и стран ближнего зарубежья. Любовная и философская лирика, фэнтези и автобиографические рассказы, поэмы и байки – таков примерный и далеко не полный список жанров, представленных на страницах этих книг.В четвертый выпуск вошли произведения 21 автора, каждый из которых оригинален и по-своему интересен, и всех их объединяет вдохновение.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.