Хадасса - [27]
Стоило нам переступить порог школы, как ученицы, изнуренные четырьмя часами утренних занятий, сразу воодушевлялись, начинали спорить, обмениваться столовыми салфетками — зеленая на розовую, Happy birthday[6] чередовались с Мазлтов, Good luck[7] сопровождались передачей шариков, радугу меняли на мишек, а наборы всякого рода доставали из обувных коробок. Уже на второй ступеньке Нехама задала мне вопрос:
— Мадам Алиса, ты поняла все, что сказала миссис Вебер? Для тебя это звучит как на китайском?
— Нет… как на идише!
И в первый раз она искренне улыбнулась мне.
— Мадам, у тебя новая юбка? — спросила меня Ити несколькими ступеньками выше.
— Да, я купила ткань, скроила и сшила.
— Мне нравится покрой, юбка колышется, когда ты идешь. Где ты купила ткань, мадам?
— На Сен-Лоран, — ответила я ей.
— На главной улице? В магазине моего отца?
— Не знаю, Ити, я никогда не встречала твоего отца!
— Так ты купила у евреев? Тогда ты, может быть, видела моего отца, у него магазин на главной улице, и там очень много тканей. Знаешь, как он смотрится?
— Ити, — заметила я, открывая дверь класса, — надо говорить: как он выглядит…
— Он выглядит, ну, как я… — продолжала она, застыв около меня, пока ее подружки по очереди целовали мезузу. — Он очень высокий, и волосы у него желтые. Если ты придешь в его магазин, то сразу поймешь, что это мой отец. А ты часто ходишь на Сен-Лоран? Когда опять пойдешь?
Забросав меня вопросами, она в последний раз оглядела мою одежду, после чего разочарованно добавила:
— Но твоя юбка делает тебя очень тощей… ты очень худая, мадам!
Последнее ее высказывание заставило подскочить близняшек, и они решили защитить учительницу.
— А ты-то, ты тоже худая! — упрекнула ее Гитл.
Та яростно возразила, упершись ладонями в бока, как бы подчеркивая, что худит ее форменное платье. А моя, мол, семья очень богата, у нас много еды, и я не больна, а это очень хорошо. Сара Васерман тоже худая!
— Нет! — воскликнула Сара, присевшая около шкафа с книгами. — Я такая, потому что я высокая!
Несмотря на возбуждение и январскую усталость, я раздала тексты для чтения, снабженные рисунками. Непослушные в этот день ученицы шумно расселись, отыскали на полу разбросанные карандаши, Нехама совершила последний обмен салфетками с Трейни-молчальницей, Цирл помыла поверхность своей парты дезинфицирующим средством, Хадасса приклеила на тетрадь по математике фотографию своей маленькой сестренки Ханы-Леи, Либи, сидя, продолжала грызть мизинец и наблюдать за соседками, сравнивавшими свои браслеты. Тишина никак не наступала.
— Мадам, ты знаешь, почему Дины сегодня нет? — спросила ее кузина Сими.
— Нет, — призналась я, горя желанием начать урок.
— Она должна присматривать за своей маленькой сестренкой Хаей, потому что ее мама уехала на свадьбу в Нью-Йорк, до завтрашнего дня. А ты знаешь Нью-Йорк?
Перл Монхейт не дала мне времени ответить.
— Знаешь, что в Нью-Йорке очень много евреев? Даже больше, чем здесь. И есть автобусы только для евреев, таких, как мы. Ты хотела бы это повидать?
— Почему ты не еврейка, мадам? — осмелилась спросить Сури, двенадцать лет и три дня.
Время остановилось. Я даже забыла о текстах, которые держала в руках.
— Ты хочешь быть еврейкой? — настаивала она с неизменным и вечным выражением превосходства верующего над атеистом, запечатленным в ее глазах.
Класс примолк. Совершенно простодушным тоном Ити добавила:
— Если ты выйдешь замуж за еврея, ты уже не будешь гойкой и сможешь стать еврейкой.
— Это правда, мадам, — подхватила Блими.
— Но ты не обретешь вечной жизни! — предупредила меня Ити с подавленным выражением лица. — Это печально, мадам, но только праведные будут избраны. Тебе это известно?
Хадасса смотрела на меня, кусая ногти. Я подождала несколько минут, ничего не ответила, затем продолжила раздавать тексты, при этом ни одна девочка не решилась заговорить. Да, так было бы проще для них и для меня. Мы могли бы встречаться между часами занятий, у меня были бы дети, которых я водила бы вместе с вашими сестренками и братишками в скверик, нам не приходилось бы ничего скрывать друг от друга, не надо было бы подвергать цензуре книжки, я научилась бы говорить на идише, да, приходила бы к вам домой побеседовать с вашими мамами, ела бы кошерную пищу и, главное, обрела бы, конечно, право на шабат.
— Сколько страниц, мадам? — забеспокоилась Сури, наверное с трудом читавшая и понимавшая текст.
Не все ли равно? — возразила я ей. — Это отличный пример смелости и выдержки, очень интересная биография еврейской женщины по имени Хелен Келлер.
— Еврейки, как и мы? — поинтересовалась Перл.
— Нет, но все же еврейки.
Я почувствовала или вообразила себе легкое разочарование, которое сильно огорчило меня, и шумно вздохнула.
— Мне надо разделить вас на пары, — заявила я.
— Нет, мадам! — запротестовала Нехама. — Позволь нам самим разделиться на пары. Я обещаю тебе, мы не будем ссориться.
За несколько секунд Гитл присоединилась к Блими, Трейни подошла к Юдис, а Перл к Нехаме, Ити села рядом с Малкой, несколько учениц поспорили из-за Сури, выбрали Сару, другие пары формировались медленнее, как придется, все распределились или почти распределились, поскольку Либи и Хадасса крутились туда-сюда, как волчок во время Хануки. Короче говоря, и без моего вмешательства огненная копна волос и всклокоченная щетина соединились. Коза отпущения, сияя от счастья, быстро взяла свой текст, одной рукой схватила стул и устремилась вперед, к парте Дасси. Каждая пара переворачивала страницы, чтобы рассмотреть изображения еврейской, хотя и не совсем еврейской, женщины.
