Х20 - [46]

— Доволен?

— Прости, — сказал я. — Я не хотел кричать. Прости.

— Обещаю, чтоб мне провалиться на этом месте, что она не училась с нами в колледже.

— Знаю, прости. Я с кем-то перепутал.

Чтобы сменить тему и успокоиться, я спросил, как идет расследование. Джулиан пробыл в Центре исследований почти три недели, но ничего — за исключением того, что местные новости уже утрачивали интерес, — не изменилось.

— Именно в этом вся соль, — сказал Джулиан. — Неужели не понимаешь?

— Нет, — сказал я, — не совсем.

Джулиан не слишком торопился возвращаться в Гамбург, и даже несмотря на угасший интерес прессы ЛЕГКОЕ не собиралась сдаваться. В качестве последнего знака протеста они заблокировали въезд в Центр исследований, на несколько часов задержав рефрижератор. ЛЕГКОЕ заявила, что в рефрижераторе якобы находятся кошки для опытов, а на самом деле, если верить Джулиану, там было всего-навсего мясо для столовой (“Какого черта нам замораживать живых кошек?”). От таких штучек он уже на стенку лезет, сказал он.

— Надо их всех заставить курить. Тогда, может, они научатся маленько расслабляться. На самом деле, ну, правда, — сказал он и умоляюще протянул ко мне руки, — как они могут думать, что мы убиваем людей ради выгоды?

И в его протянутые руки вообще-то нечего было положить.

— Девушка, которая нравилась тебе в колледже, — сказал он, опять сменив тему. — Какая-то там Люси, так? Как ее звали?

— Люси Хинтон, — сказал я.

— Да, теперь вспомнил. Блондинка.

— У нее были черные волосы.

— Точно. Курила как паровоз и чертовски сексуальная. Вы еще общаетесь?

— Нет, — сказал я. — Не общаемся.

День 13

Я узнавал о жизни Джинни урывками, во время наших некурительных перекуров, которые она всегда заканчивала, старательно растаптывая окурки. Я смотрел, как она крутит ступней, щиколоткой, лодыжкой, коленом, ягодицей. Значит, у нее есть парень, но ведь Париж — большой город, в нем что угодно может случиться.

Она говорила, что семья ее не понимает. Ее старшая сестра стала адвокатом, как их отец, и чтобы дать наглядное представление о жизни, которой она бежала, Джинни любила описывать время, когда сестра ее работала на табачную компанию “Филип Моррис”. В “Филип Моррис” прознали о съемках документального телефильма, выявлявшего связь между болезнями, связанными с курением, и людьми, жившими в стиле ковбоя “Мальборо”. Во время начальных титров бывший ковбой и курильщик скакал на лошади по залитому солнцем пейзажу Среднего Запада. Он был в кислородной маске, соединенной с резервуаром, который болтался в переметной суме. В фильме также снялся звезда родео и бывший ковбой Джуниор Фаррис, умерший от рака легких в Мустанге, штат Оклахома, еще до конца съемок. “Филип Моррис” отправил сестру Джинни навестить его вдову. После долгого интервью выяснилось, что в конце семидесятых Джуниор несколько зим преподавал управление фермами в местной средней школе. Стало быть, изображение его ковбоем “Мальборо” несколько грешило против истины. На основе такого искажения действительности фильм запретили по суду и так и не показали.

Пыльным окурком Джинни описала безнадежную дугу, дав понять, что у нее нет больше слов, чтобы объяснить, почему она уехала в Париж в поисках любви и оперы.

Я пытался быть столь же откровенным в ответ и в конце концов, после бесчисленных проволочек и откладываний, решил, что должен сказать ей правду насчет Люси.

— Помнишь, что я говорил о своей девушке?

— Что?

— Это неправда, — сказал я.

— Ты ее не любишь?

— Нет, не это.

— Она не в Англии?

Джинни исподлобья посмотрела на меня, и хотя я все пытался понять, что же меня в ней так привлекает, это были точно не ее брови.

— Ничто из этого.

— А что же?

— Она курит как паровоз.

Оказалось, во всем остальном Люси почти идеальна. Она умеет петь, плясать и разыгрывать. Снимается для благотворительных журналов и добра к детям. Но даже когда я громко расхохотался, вспомнив необычное чувство юмора Люси, Джинни не выказала ревности. Я решил развить мысль: мы оба не собственники и не контролируем жизнь друг друга.

— Думаю, у тебя примерно так же, — предположил я.

— Вообще-то я собственница, — сказала Джинни. — Зачем останавливаться на полпути?

Жан-Поль Сартр внимательно слушал, только прикидываясь, что идет от нас, шаркая и ухмыляясь, как Марсель Марсо. Я часто предлагал — может, после работы — сходить куда-нибудь, где Сартр нас не услышит. Но Джинни вечно была слишком занята пением, или ей надо было звонить своему парню, или, что еще хуже, она смотрела на меня так, словно я и сам знаю, что мы оба влюблены в других людей и все такое.

— Мы ведь друзья? — спросил Джулиан.

— Конечно.

— Потому-то я и хочу помочь, — сказал Джулиан. — И тебе, и Тео. Как он там? Не лучше?

Тео умирал.

Прошло больше года с тех пор, как Джулиан вызвал меня в этот кабинет, чтобы объявить результаты расследования, пространно объяснив, что в наше время такая компания, как “Бьюкэнен”, должна быть насквозь политизирована. Каждому сотруднику рекомендуется при любой возможности пропагандировать некоторые основные принципы — например, что нет никакой явной связи между курением и раком и что мы живем в свободной стране, где сигареты совершенно законны. Впрочем, особо рьяных, вроде Тео, приходилось обуздывать.