Х20 - [44]
Я обнаружил, что лучшие книжные магазины по совпадению находились рядом со зданием оперы, и я всегда мог встретить Джинни, которая шла либо на занятия, либо с них. Я не встретил ее ни разу. Вместо этого я видел Люси Хинтон на заднем сиденье зеленой “ламбретты”, в шлеме и очках, с незажженной сигаретой в надутых губках и в юбке с разрезом, трепещущей поверх чулок. В темных очках и деловом костюме, с черными волосами, струящимися по ветру, — она шла к зданию Биржи. Рядом с Лувром перед группкой японских фотографов. Во многих кафе, чуть загороженную и сбоку, что-то смутное — как она затягивалась, на миг задерживала дым в легких, выпускала его через рот. Я всякий раз был уверен, что это она, но всякий раз оказывалось, что девушка старше либо младше, выше либо ниже, с другими ушами, носом или горлом, канадка, не говорящая по-английски, или замужняя нянька-испанка, или хорватка-автостопщица ищет, кто бы подбросил до Голландии.
Решив дать Люси последнюю возможность, я написал ей письмо на адрес общежития, хотя даже не знал, живет ли она там до сих пор. Если она действительно любит меня, то ответит. Если не ответит — значит, это было пари, и мне ничего не стоит пригласить Джинни на свидание. Ну то есть просто приглашу. Приглашение, и все.
Истоки оперы как вида искусства прослеживаются в Италии и перерывах (intermezzi) между действиями придворных представлений шестнадцатого века. Во время интермеццо игрались сценки аллегорического или философского характера под музыкальное сопровождение в стиле solo virtuoso, который только формировался.
Интермеццо славились элегантностью и утонченностью, постепенно они превращались в оперу, и считалось, что очарование их крылось в сочетании эстетической дистанцированности и шикарных изображений роскоши, кои становились все шикарнее. В конце концов опера стала изображать мир как последовательность возможных чувственных удовольствий. Она утоляла веру зрителей в то, что существуют жизни куда величественнее и насыщеннее, чем у них самих, а отважные деяния главных героев были преисполнены эмоциональной четкости, лишенной смутных порывов и неясных чувств повседневности.
Главную роль в опере обычно играет прекрасная женщина (сопрано). Героя (тенора) влечет к прекрасной женщине судьбой, и такое сочетание неминуемо ведет к беде. Например, и Россини, и Верди выявили оперный потенциал истории Отелло. Тристан Вагнера испускает дух на руках Изольды, а Пелеас и Мелисанда Дебюсси умирают, отчаявшись сохранить любовь в жестоком и циничном мире. Все пропитано ощущением близкой катастрофы. В “Евгении Онегине” несчастные влюбленные остаются в живых, но Чайковский это компенсировал, попытавшись покончить с собой во время репетиций.
Джинни нравилась опера, где все эмоции чисты, хоть и запутанны. А в таких обстоятельствах самоубийство часто виделось единственным достойным решением. В “Лючии ди Ламмермур” Доницетти английский влюбленный Эдгардо выслан во Францию и закалывается, узнав о предполагаемой неверности Лючии. Измотанная страстями Катя Кабанова Яначека бросается в Волгу. В “Аиде” Верди влюбленные избирают жребий быть похороненными вместе, чтобы умереть в объятиях друг друга, причем все эти оперные самоубийства так воспевают мгновение смерти, что впечатлительному человеку может показаться, будто смерть есть ключ к прекрасному.
Разумеется, воспевание смерти приложимо только к одной разновидности оперы, обычно называемой opera seria. Существуют также opera comique и opera buffa, кои зачастую — не более чем грубый фарс, положенный на музыку. В этих разновидностях оперы недолгий разлад сопровождается всеобщим разрешением конфликта. Самоубийство — лишь временная уловка, к которой обычно прибегают недовольные влюбленные, и даже второстепенные герои редко умирают.
— Моему мозгу нужен весь кислород, который он может получить. Знаешь, Грегори, ты ничуть не изменился. У тебя есть девушка?
— В данный момент нет.
— Тебе стоит жениться. Этот пласт сознания сильно недооценивают.
— Так мне постоянно говорит мать. Послушай, Джулиан, если ты бросил, почему носишь с собой сигареты?
Он небрежным щелчком послал пачку “Сенчури” через стол.
— Ради боевого духа, — сказал он. — В отделе маркетинга есть парень, который курит. “Эмбасси”. Каждое утро перед работой он набивает их в пачку “Бьюкэнен”.
Джулиан пригласил меня в паб. Содержимое его карманов лежало на столе, и с кроваво-черной пачкой “Бьюкэнен Сенчури” соседствовали брелок с кастаньетами “Кармен”, одноразовая зажигалка с надписью “БЬЮКЭНЕН” и несколько монет, часть иностранные. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и ослабил галстук. Я закурил “Кармен”.
— Если честно, — сказал он, наклонившись через стол, — я имею в виду — вне пределов кабинета и все такое, я считаю, вы с Барклаем — просто герои, черт бы вас побрал.
— Джулиан, можно спросить? Почему ты больше не врач?
Он озадачился:
— Я врач.
— Тогда почему не работаешь врачом?
— Господи, Грегори, да попробуй ты хоть немного расслабиться.
