Гвардейцы стояли насмерть - [3]

Мы расстались, пообещав не забывать друг друга.

И вот я снова один. Продолжаю перелистывать пожелтевшие листки записной книжки. Останавливаюсь на первой сталинградской записи: "9.9.42. Камышин Средняя Ахтуба". Вызываю в памяти былое.

...Наша "эмка" с трудом пробирается по ночной фронтовой дороге на юг. Темнота - это еще ничего, можно присмотреться, но вот пыль... Пыль, поднятая солдатскими сапогами, автомобильными и орудийными колесами, гусеницами танков, плотным слоем оседает на ветровое стекло, машина слепнет и того гляди сорвется в кювет. Более того, все время приходится кого-либо обгонять: сначала полки Долгова и Панихина, а теперь вот Елина.

Мы спешим. Мне кажется, в последние полтора-два месяца спешка стала нашим естественным состоянием, даже "на отдыхе", как в шутку называли мы наше пребывание в здешних краях.

В середине июля нашу дивизию впервые за год непрерывных боев разместили за двести километров от фронта, по оврагам и балкам приволжской степи.

"Дивизию!" По нашим фронтовым мерам в ней едва осталась лишь четверть активных штыков, а остальные или томились по госпиталям, или полегли на оборонительных рубежах от Харькова до излучины Дона. Даже из командиров полков ни одного не осталось в строю: трое были ранены, а один - убит.

Помнится, перед тем как нам отправиться сюда, в штабе фронта в Сталинграде молодой генерал, представитель Ставки, очертил красным карандашом на карте овал, охвативший Камышин и Николаевское, и сказал:

- Вот здесь, Родимцев, и отдыхай со своим войском.

Я посмотрел на красный овал, прорезанный голубой полоской Волги, и спросил:

- А долго отдыхать-то?

- Когда надо будет, позовем.

Так я и отдыхал до 9 сентября. С уцелевшими офицерами принимал пополнение. Распределял так, чтобы каждому досталось поровну: и воинов-фронтовиков, и не обстрелянных еще юнцов со школьной скамьи, и пожилых, только что оставивших колхозное поле или заводской цех.

Днем выезжал на учебные поля, стрельбища, полигоны, проводил занятия или совещания, а по вечерам возился со штабной документацией (долго не назначали начальника штаба дивизии), выступал на комсомольских и партийных собраниях (комиссара дивизии прислали только под конец).

Организации боевой подготовки много внимания уделяли командиры наших стрелковых полков - 34-го, 42-го, 39-го, - Д. И. Панихин, И. П. Елин, С. С. Долгов и артиллерийского - А. В. Клебановский. Все они, а также начальники штабов - Тур, Цвигун, А. В. Колесник - в эти дни буквально не уходили с учебных плацов и полигонов. Вместе с ними трудились мой заместитель В. А. Борисов, дивизионные политработники Г. Я. Марченко, А. К. Щур, комиссары полков П. В. Данилов, О. И. Кокушкин, А. Ф. Тимошенко, Куницын, командующий артиллерией дивизии П. Я. Барбин, дивизионный инженер И. И. Тувский и другие.

А вскоре в нашу дружную семью вошли два новых товарища: начальник штаба Т. В. Бельский и комиссар М. М. Вавилов.

Однажды в штабе, где я возился с бумагами, неожиданно раздался звонкий голос:

- Товарищ генерал-майор, майор Бельский прибыл в ваше распоряжение...

Я поднял глаза: передо мной стоял молодой человек. Несмотря на то, что ему исполнилось тридцать лет, он выглядел юношей. У него было приятное открытое лицо, искрившееся веселой улыбкой.

"Не слишком ли молод для должности начальника штаба дивизии? - с опаской подумал я. - Справится ли?"

Но эти сомнения рассеялись уже в ближайшие два-три дня.

Тихон Владимирович быстро и как-то сразу вошел в жизнь дивизии, взял в свои руки, как начальник штаба, решение ряда важных вопросов. А руки у него оказались цепкими и сильными.

С Вавиловым мы встретились несколько иначе. Когда дивизия была выведена в резерв, наш комиссар Зубков получил назначение на должность члена Военного совета армии (он вскоре погиб в бою). Мы хорошо сработались с Зубковым, привыкли к нему, поэтому расставаться было жаль. И вот в один из этих дней в штабе дивизии в Николаевском появился молчаливый, спокойный человек со звездой политработника на рукаве и тремя шпалами старшего батальонного комиссара на петлицах. Он коротко доложил, что назначен комиссаром дивизии. Мне что-то в нем не понравилось, теперь уже не помню, что именно. Может, просто в памяти еще жил Зубков. Я сухо ответил новому комиссару. Впрочем, пригласил его (мы в это время собирались обедать) к столу. Вавилов, почувствовав, видимо, в моих словах холодок, угрюмо буркнул: "Спасибо", но обедать не стал. Несколько минут продолжалось неловкое молчание, затем комиссар поднялся и, не говоря ни слова, ушел.

- Вот еще, прислали фигуру, - раздраженно сказал я кому-то из присутствовавших.

А комиссара, как выяснилось, меньше всего интересовало, что мы о нем думаем. Сунув куда-то вещевой мешок с нехитрыми пожитками, он спокойно отправился в подразделения. Через несколько дней его уже знали все бойцы и командиры. Да и он к тому времени, если не по фамилиям, то в лицо знал всех. Его выцветшую, пропитанную солдатским потом гимнастерку можно было постоянно видеть в окружении бойцов и командиров. Исподволь, без какого-либо внешнего шума Михаил Михайлович взялся за развертывание широкой политической работы среди прибывшего пополнения, в короткий срок сплотил вокруг себя коммунистов и комсомольцев дивизии и стал совершенно незаменимым человеком. Вскоре крепкая дружба связала меня с ним.