Гвардейцы ее величества - [2]

Обида делает человека несправедливым. Не захотел я понять гордость директора совхоза Емельяна Ивановича Емельяненко, когда он сказал:

- А мы пятнадцатилетний юбилей справили. Нас ведь с пятьдесят четвертого больше двадцати человек здесь обосновалось.

Негромка цифра двадцать, не произвела она на меня впечатления. Поэтому и повторил Емельян Иванович:

- Ты хоть понимаешь, что я сказал: больше двадцати!

Недоговоренное я договорил мысленно: "В других совхозах не везде и одного-двух найдешь..." Вслух же возразил:

- Неважно сколько. Важно - кто.

- Гвардейцы ее величества Целины.

- Кто имеется в виду?

Вопрос не праздный. Четырнадцать лет назад я разговаривал с Емельяненко, назвал гвардейцами определенных людей. На целину ехали армии, но далеко не все штурмовавшие имели право на отличие.

- Те самые имеются в виду.

- Вася Тптаренко?

Кивок.

- И Геннадий Жолобов?

- И он.

- Цыплов - тоже у вас?

- У нас.

- И Петя Балацкий?

- А ты думаешь...

- Да послушайте...

- То-то, я смотрю, не сразу ты удивился.

- Наверстываю задним числом.

- Давай, давай... Вот она, наша история, пробегись на досуге.

История - три альбома с фотографиями. Первый открывается той, что я видел тогда у Семена Ксенофонтовича. Я рассматриваю знакомые лица и молчу. Молчит и Емельян Иванович. Оба молчим об умершем Хоменко. В голове неотгонно бьется строчка: "Иных уж нет, а те далече". Вот он идет, Семен Ксенофонтович, улыбается. Навечно осталась его улыбка... "Иных уж нет... Иных уж нет".

- Ты вот про Петра спрашивал... Женился парень...

Впрочем, сейчас все они женаты. Вася женат, Геннадий.

И Лешла . У всех ребятки... Годы-то оно не смешки...

Идут годы .. Я тебе фамилии перепишу. Всех перепишу, кто остался.

Емельян Иванович вырвал из блокнота листок, забегали по бумаге зеленые строчки. Я думал, что со списком можно бы и потом, но не перебивал Емельяна Ивановича, понимал, что не для меня он пишет. Самому хочется лишний раз перебрать по одному людей, с которыми связаны самые памятные годы. Что ни фамилия - веха. Дошел Емельян Иванович до восьмой строчки. Поставил номер, написал: Цыплов Геннадий.

- В Троицком отделении сейчас трактористом. Был в Орловском, сейчас в Троицком. Орудует - куда с добром. Он нам трактор подарил.

- Трактор?

- Форменным образом. "Беларусь". А Генка Жолобов кукурузу на семена вырастил. Початки - во. - Емельян Иванович отмерил на столе чуть не две четверти.

- А Вася как?

- Вася Титаренко сейчас тракторным механиком, сельхозтехникум кончил. Алексея Паршина помнишь, ну с гармошкой-то...

- Еще бы.

С Алексеем и его приятелями Виктором Павловым и Николаем Рыжковым приключилась в начальную целинную пору "музыкальная история", которая сделала их известными. Приехали друзья из Москвы, рассчитывали на экзотику - кол, ковыль, палатки. Кол - был, ковыль - был, были и палатки. А вот места в палатках не было. И пошла троица в Кулунду, искать пристанища.

Не так-то просто оказалось "приземлиться". В общем, побродили ребята, пока не сжалилась над ними старушка. Пустила. Но не на совсем, а только обогреться. Пока обогревались, Николай распаковал гармошку, ударил плясовую, растрогалась старушка, уступила ребятам комнату. С тех пор в совхозе шутили: "Кто на энтузиазме, а кто и на гармошке". Однако музыка музыкой, а работа работой. Не захотели трактористы брать Алексеям даже прицепщиком.

- Куда такой малыш, его в борозде потеряешь, нe найдешь.

Не рискни Илья Васильевич Расковалов, кто знает, как обернулась бы для Лехи Паршина целинная эпопея...

- В армию мы его провожали, отслужил, вернулся.

Сейчас на К-700 работает. В партию мы его приняли.

Кстати - Василия Титаренко тоже приняли... Выросли ребята. О таких кино снять надо. Чтоб вся страна их узнала. Ты надолго к нам?

- Время определит.

- Балацкого хорошо помнишь?

- По тем временам помню, а сейчас может и не узнаю.

- Может, и не узнаешь... В общем, тебе с ним - самое подходящее.

Оказалось, что в самом деле с Балацким мне "самое подходящее". Петр работал на бензовозе и колесил по всему совхозу. Удобнее не придумаешь.

* * *

Доброе августовское утро. Близкое, еще притускленное солнце лежит на штакетнике, заглядывает чуть ли не снизу под стрехи белоснежных домиков, убегающих в степь просторной чистой улицей. Разбудило солнышко лихих воробьев. Метнулись они на дорогу, в пыль, купаются. На лотке скворечни скворец. Потоптался, потоптался, чвикнул радостно, взвился черным комочком навстречу начинающемуся дню. Ветерок только будто от него пошел. Рассветный ветерок, зябкий.

Я только что кончил умываться из подвешенного к стене рукомойника, и мне неуютно под холодком. Поэтому я действую полотенцем на диво энергично. У бензовоза, что стоит тут же во дворе, под приподнятым капотом возится Петр.

Во двор заходят два паренька. Примета обоих: к ремням, перехлестывающим, пузырящиеся телогрейки приторочены сусличьи капканы. На головах у ребятишек ушанки-многолеты. Уши шапок, как это принято у сельских мальчуганов, хотя и забраны вверх, но на шнурки не завязаны. У одного ухо свисло на сторону, и парнишка напоминает проказливого щенка. Но - только шапкой. Вид же у обоих серьезный. Они здороваются со мной и с Петром. Петр оборачивается на приветствие и, прежде чем ответить на него, кричит: