Гвардеец Барлаш - [61]

Здесь хромой человек – сапожник, проживающий в доме на Нейер-Маркт, где липы доросли до самых верхних окон, – терпеливо простоял три дня на этом мосту. Он, как большинство хромоногих, был очень толст и тяжел. У него было квадратное, мрачное лицо, которое как будто говорило, что его владелец скорее простоит здесь до Страшного суда, чем не выполнит порученное ему дело.

Было очень холодно. Стояла самая середина зимы. Сапожник кутался в овчинную шубу, которая оледенела и стояла на нем колом. Чтобы согреться, он иногда ковылял от одного конца моста до другого, но ни разу не покинул свой пост. Иногда он облокачивался на каменные перила на конце Кантовской улицы и смотрел вниз, на рыбный рынок, где женщины из Пилау и с балтийских берегов, похожие на бесформенные узлы с одеждой, стояли над своими корзинами с промерзшей рыбой. Рынок безмолвствовал. Невозможно торговаться, если, открыв лицо, можно в одну минуту отморозить себе кончик носа. Едва ли покупатель был в состоянии выгодно купить что-нибудь из-за бахромы ледяных сосулек, стучащих об его губы.

Прегель стоял три месяца замерзшим, так как один только раз, в ноябре, наступила оттепель, стоившая Наполеону стольких тысяч жизней на разрушенном мосту через Березину. Хотя под этим мостом не текла вода, но много чужеземных ног прошли по нему.

По нему прогромыхала тяжелая карета Наполеона, проехали громоздкие пушки, которые Макдональд вез на север для блокирования Риги. За последние недели через него прошли остатки отступающей армии, горсточка умирающих беглецов. Макдональда с его штабом позорно прогнали через него казаки, которые по пятам преследовали великого маршала, все еще взбешенного отступлением Йорка и прусских войск.

А теперь казаки на своих поджарых и норовистых лошадях беспрепятственно сновали по улицам города. Сапожник смотрел на них с одеревенелым выражением лица. Трудно было сказать, предпочитал ли он казаков французам или же был равнодушен как к тем, так и к другим. Он осматривал их сапоги с профессиональным презрением. Все люди смотрят на человечество с точки зрения своих собственных интересов. И лишь тот, кто живет за счет алчности, тщеславия или кормится за счет милосердия соседей, привыкает наблюдать за лицами.

Так как сапожник смотрел на ноги проходивших, то последние мало обращали на него внимания. Тот, кто смотрит в землю, проходит незамеченным, ибо самое верное средство возбудить интерес – это выглядеть заинтересованным. Казалось, что этот сапожник ищет пару сапог, сделанных не в Кенигсберге. И на третий день его лишенные выражения глаза ожили при виде ног, обутых не в Польше, не во Франции, не в Германии и не в России.

Хозяин этих износившихся сапог был стройный смуглый мужчина со спокойными, но проницательными глазами. Он заметил пристальный взгляд сапожника и обернулся, чтобы взглянуть на него с беспокойством, которое порождает война. Сапожник тотчас же заковылял в его направлении.

– Не поможете ли вы бедному человеку? – произнес он.

– Почему я должен вам помогать? – возразил вместо ответа новоприбывший. – Вы не голодны… вы никогда в жизни не умирали от голода.

Он говорил по-немецки довольно бегло, но его акцент был не совсем прусский.

Сапожник внимательно посмотрел на него.

– Вы англичанин? – спросил он.

Мужчина утвердительно кивнул головой.

– Пойдемте сюда.

Сапожник заковылял по направлению к Кнейпгофу, а англичанин последовал за ним. На углу Коль-Маркта сапожник обернулся и пристально посмотрел, но не на человека, а на его сапоги.

– Вы моряк, – сказал он.

– Да.

– Мне сказали, чтобы я отыскал английского моряка, Луи д’Аррагона.

– Так вы его нашли.

Однако сапожник колебался.

– Как мне удостовериться в этом? – подозрительно спросил он.

– Вы умеете читать? – поинтересовался д’Аррагон. – Я могу доказать, кто я такой… если, однако, пожелаю. Но я не уверен, хочу ли я этого.

– О, это только письмо… неважное! Какое-то ваше личное дело. Письмо из Данцига, написанное человеком, чье имя начинается на Б.

– Барлаш, – спокойно подсказал д’Аррагон, вынимая из кармана бумагу, которую он развернул и поднес к глазам сапожника.

То был паспорт, написанный на трех языках. Если сапожник и умел читать, то он не спешил похвастаться ученостью, далеко превышавшей его положение. Но он взглянул на бумагу взглядом, достаточно опытным, чтобы схватить ее главную суть.

– Да, это имя писавшего, – сказал сапожник, шаря в карманах. – Письмо не запечатано. Вот оно.

Передавая письмо, сапожник сделал еле заметный знак рукой.

– Нет, – возразил д’Аррагон. – Я не принадлежу к Тугендбунду и ни к какому иному тайному обществу. Мы, англичане, не нуждаемся в таких союзах.

Сапожник неловко рассмеялся.

– У вас острые глаза, – ответил он. – Англия – великая страна. Я видел реку, запруженную английскими судами перед тем, как Наполеон прогнал вас с морей.

Д’Аррагон, разворачивая письмо, улыбнулся.

– Наполеон еще не сделал этого, – сказал он с той живостью, которая давала возможность английским морякам считать забавным всякий разговор о морском главенстве.

Он внимательно прочел письмо, и его лицо окаменело.

– Я получил инструкции, – сказал сапожник, – передать вам письмо и вместе с тем известить вас, что вам будет оказано необходимое содействие. Кроме того…