Гвади Бигва - [7]

— Пошла, Никора… Ступай в стадо… Не ленись, — говорил Гоча низким, густым басом, поручая буйволицу Пахвале.

Пахвала был очень мало похож на человека — всем своим обликом он напоминал скорее какое-то четвероногое существо. Спина его согнулась дугою, грудь почти соприкасалась с коленями; не будь у него в руках толстой кизиловой палки, на которую он налегал всем корпусом, голова обязательно перевесила бы туловище. Пастух был не так уж стар — его скрючили не годы, а ревматизм.

Пахвала, шаркая, мелкими шажками обошел сзади буйволицу, легонько стукнул палкой по ногам, как бы играя, подергал за хвост и, подражая Гоче, ласково сказал:

— Ну-ну, милая, не задерживай…

Буйволица наконец тронулась с места. Пастух поплелся следом, точно привязанный к ее хвосту. Гоча проводил их немного.

— Сделай одолжение, Пахвала, притвори ворота, — крикнул он пастуху и, вскинув топор на плечо, широким шагом направился к новому дому.

Гвади сухо поздоровался с Пахвалой и быстро, во избежание всяких расспросов, шмыгнул во двор. Пастух не успел и рта раскрыть, а Гвади уже скрылся за мандариновым деревом. Приветствие так и застряло в горле Пахвалы.

— Тьфу, дьявол! И откуда принесло окаянного? — выругался он.

Гвади подошел к постройке, пожелал доброго утра стоявшему на лесенке Гоче и добавил:

— Раненько же принялся ты за работу, чириме, раненько…

Гоча взглянул на него через плечо, всадил топор в стену и, прежде чем отозваться на приветствие, повернулся к Гвади всем своим могучим телом. — Я к тебе по пути завернул, товарищ Гоча, — продолжал Гвади нарочито деловым тоном, в котором проскальзывала, однако, столь свойственная ему двусмысленная шутливость. — Не собирается ли, думаю, Гоча в лес на работу… Или забыл, что нас нынче звали? Соревнование, изволите видеть, с санарийским колхозом, все до единого должны быть на месте — вот как приказано.

Гоча молча уставился на Гвади. Он разглядывал гостя с каким-то угрюмым недоумением, как будто не уверенный в том, что именно Гвади собственной персоной стоит перед ним и силится затеять разговор. Его поведение показалось Гвади несколько странным. Обычно Гоча встречал его веселым смехом: ему нравились расцвеченные недомолвками и намеками речи Гвади. Гоча и сам охотно шутил и легко отзывался на шутку, — какая же муха укусила его сегодня?

— Мне бы твои руки, Гоча, так я бы… — попытался Гвади, слегка изменив тон, втянуть Гочу в беседу. Однако тот по-прежнему стоял истуканом, и Гвади счел за благо заговорить о другом: — Дом-то, оказывается, почти готов у тебя, Гоча! А говорили, будто перестали лес отпускать. Впрочем, кто посмеет тебе отказать?! В добрый час, чириме, в добрый час! Очень за тебя рад…

Тут Гоча решил наконец нарушить молчание. Он повысил и без того зычный свой голос и сердито крикнул:

— Ты что, сосед, насмехаться, что ли, пришел? Эй, остерегись, голубчик!

В голосе Гочи звенел гнев.

Гвади был поражен. Чего он злится? Что случилось? И отчего — это всего удивительнее — у него такой воинственный вид? Того и гляди кинется, точно на врага! Как тут не струсить! Не только Гвади — всякий растеряется, Гвади не мог даже предположить, почему всегда столь благожелательный к нему хозяин пылает нынче такой злобой.

И тогда Гвади снова пустил в ход излюбленное свое орудие — ласково-заискивающую речь:

— То-то и есть, чириме!.. Великое дело, когда повезет такому соседу, как ты. Твоя удача, твоя прибыль и для нас прибыль и удача. Эх я, несчастный, хоть бы в малости какой тебе помог! Хоть бы доску разок подал… Но ты ведь знаешь, как я живу, и не осудишь меня, чириме! Да… А насчет леса и всякой там пачкотни… Я же понимаю: некогда тебе этим заниматься. И, правду сказать, зачем себя беспокоить? Я пошутил, чириме: дай, думаю посмешу его.

И Гвади залился обычным своим смешком.

— Вот что, друг, — сдержанно и сухо ответил Гоча. — Правильно ты сказал: мне не к чему себя беспокоить. Твоя правда, сосед! Пускай корчуют и рубят лес, пускай осушают болота те, кто пришел в колхоз с порожними руками, вроде как ты…

— Истинно, чириме! — поспешил ввернуть Гвади. У него гора с плеч свалилась: «Если Гоча заговорил во множественном числе, значит, сердится не на меня», — подумал он.

Гоча спустился ступенькой пониже и продолжал, уже не сдерживая обуявшей его ярости, как будто словечко, которое поспешил ввернуть Гвади, еще пуще его распалило:

— Кто отдал коллективу мандариновый сад: я или ты? Кто дал полдесятины пашни: я или ты? Пожалуйста, отдай столько, сколько я отдал, и тогда воля твоя: равняй себя со мною.

— Правильно, чириме! — покорно поддакнул Гвади, но Гоча продолжал, не обращая на него ни малейшего внимания.

— Кто привел в коллектив упряжку волов — да каких волов! Словно родных детей, растил я их и холил. Приведи ты таких волов, сосед, тогда поговорим! То-то же!

Гоча выкрикивал слова, раздражаясь все больше и больше. Не трудно было догадаться, что вовсе не эти старые истории, а какие-то совсем иные обстоятельства так глубоко взволновали его нынче утром. С минуты на минуту туча может надвинуться, и тогда гром разразится над самой головой Гвади.

«Эх, вот она, судьба моя! — вздохнул Гвади. — Кто-то, видно, меня сглазил!.. С какой стати именно сегодня Гоча вздумал перебирать старые свои обиды!»