Гвади Бигва - [6]

— Думаешь, баба, без тебя не догадался? Но мы не только это смекаем: проклятого, козленка не оторвешь от знакомых мест, а гоняться за ним, никому неохота. Поняла, соседка, в чем загвоздка? А? Ума-то на это в коробочке у тебя не хватило?

Так он отомстил Мариам за пережитые минуты страха. И так сладка была эта месть, что он от всего сердца расхохотался, затряслось все его тело, и прикрывавшая его бурка, и перекинутый через плечо хурджин… Он резко оборвал этот смех и произнес, точно раскаиваясь в собственном поведении:

— Да не о тебе вовсе речь, чириме. Разве я посмел бы так о тебе? Это о другой бабе… Не о тебе… — и он как-то странно закатил глаза.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Шоссе было новенькое, его совсем недавно выровняли, засыпали щебнем и укатали. Тут не было грязи, и Гвади затрусил рысцой. Он извлек козленка из хурджина, взял на веревку и погнал вперед. Козленок, радуясь свободе, весело бежал по дороге, — так стремительно и ровно бежит огонь по пороховому шнуру.

Однако Гвади все еще грызла тревога. Наступил день, и на шоссе ему ежеминутно угрожала опасность повстречаться с кем-нибудь. Кто, как не Мариам, повинна в том, что он запоздал? Скоро по шоссе двинутся машины, принадлежащие чайной фабрике, В сущности, вся дорога была приведена в порядок ради этих машин, чтоб им удобнее было подъезжать к чайным плантациям, принимать собранный лист и без задержки доставлять на фабрику. Не следовало бы Гвади показываться в этот час на столь людной дороге.

Вдоль шоссе тянулись крестьянские усадьбы. Гвади озабоченно оглядел их — не пройти ли лучше задами? Разумеется, так надежнее и ближе. Он только не мог решить: в чью же усадьбу ему завернуть? Одни хозяева не пользовались его доверием; усадьбы других расположены не совсем по пути.

Гвади брел все в том же состоянии тягостной нерешительности и ворчливого раздражения. Вдали показалась усадьба колхозника Гочи Саландия. С дороги видны были довольно высоко выведенные стены нового дома. Доносился стук топора.

«Гоче как будто перестали отпускать тес, а ему хоть бы что: строит себе да строит! — удивился Гвади. — Впрочем, у него есть помощничек, не то что, у других».

Гвади привлекал не столько новый дом Гочи, сколько его двор. Пройдя этим двором, Гвади чуть не вдвое сокращал себе путь и обходил Оркети по совершенно безлюдным местам. К тому же Гоча, по его представлению, был человеком вполне надежным. Он не станет утруждать себя расспросами: где был, куда идешь, что несешь… Напротив, из встречи с ним можно извлечь кое-какую пользу. Когда Гоча узнает, как плохи дела Гвади, он, пожалуй, поднесет полдесятка зрелых лимонов…

Гвади зашагал быстрее.

По ту сторону канавы, пролегавшей вдоль шоссе, извивалась узкая тропинка, сворачивавшая затем к усадьбе Гочи. Гвади решил, что ему сподручнее идти по этой тропинке. Прикинул на глаз ширину канавы. Призадумался: а ну как не перепрыгнет с этаким вот пузом, в бурке да с хурджином? Даже перед козленком неловко, не говоря уже о ком-нибудь другом, — потеряет последнее уважение к хозяину и слушаться не станет. А канава, сказать правду, порядочная…

Гвади выбрал место поудобнее, притянул к себе козленка, подтолкнул его к самому краю канавы, ослабил веревку и ласково скомандовал: правой рукой Геры, председателя колхоза. Если она ссорится с отцом, который все еще не может поладить с коллективом, то уж, конечно, не даст спуску Гвади.

Но поистине: не бывать бы счастью, да несчастье помогло — так у Гвади обернулось дело. Сначала его задержала Маркам, затем он провозился с козленком; нужно думать, Майя за это время успела уйти на плантацию. Если же не удастся избежать встречи, он в крайнем случае объяснит девушке: «В лес иду, чириме, а в хурджине у меня обед…»

И все. Не станет же Найя заглядывать в хурджин! А козленка давно и след простыл, — он уже не выдаст тайных намерений хозяина.

При таких обстоятельствах Гвади не только Найе, — кому угодно глаза отведет.

Гвади подошел к усадьбе Гочи.

На дороге перед усадьбой стояло, точно ожидая чего-то, колхозное стадо, а со двора доносился голос пастуха Пахвалы — он беседовал с Гочей.

— Мало нам оркетской земли, Гоча! Скотину некуда выгнать: тут, говорят, чай; там — мандарины; тут — то, там — се; хоть бы с ладошку луга оставили. Лес вырубили, пустошь — и ту запахали, а теперь принялись за луг, что тянется вдоль опушки, вскопали его, говорят — будут сады разводить.

Гвади поспешил к полуоткрытым воротам. Сразу стало легче на сердце: слава богу, наступил конец всем мытарствам — его ждут здесь мир и покой…

В глубине сада стоял низкий, раздавшийся вширь дом — такие дома строили только в старину. От ворот шла усыпанная гравием дорожка. Перед домом по обе его стороны высились два огромных лимонных дерева, обнесенные низким плетнем. Деревья эти чудесно разрослись — казалось, плодов на них больше, чем листьев.

Возле маленькой мандариновой рощи виднелся остов «ода» — высокого дощатого дома на кирпичных столбиках вместо фундамента. Задняя стена была уже выведена почти до самой крыши, остальные чуть пониже. На площадке, усеянной стружками и щепой, стояла, лениво пережевывая жвачку, молодая буйволица Никора. Хозяин усадьбы, ростом и дородностью напоминавший сказочного великана, стоял с топором в руке, а другая его рука лежала на спине буйволицы; он ласково поглаживал ее корявыми, узловатыми, как корни дуба, пальцами. Гоча слушал Пахвалу с угрюмо-сосредоточенным видом: длинные густые усы скрывали горькую усмешку; белая борода, ниспадавшая на широкую грудь, чуть-чуть шевелилась.