Гуситское революционное движение - [13]

Пока идеи исправления церкви, а тем самым и всего общества, истлевали вместе с толстыми фолиантами и трактатами, в которых они содержались, они не представляли для феодалов большой опасности. Опасность таилась в том, как бы эти идеи не дошли до масс. А мостом, соединяющим теорию и практику в средние века, была кафедра проповедника.

Ф. М. Бартош с полным правом говорил об огромной роли проповеди, сравнивая значение кафедры со значением печати в наши дни.

Проповеди священников, воодушевленных идеей исправления церкви «во главе и членах», а таким образом и всего общества, находили горячий отклик в сердцах простых верующих, наиболее остро ощущавших «порчу церкви», ибо они каждодневно подвергались жестокой эксплуатации со стороны церковных феодалов. Таким образом, в Чехии во второй половине XIV века в связи с неуклонно углубляющимся кризисом всего феодального общества развивается и становится все более радикальной реформаторская идеология. Эта идеология превращается в революционную идеологию.

Первым известным проповедником, начавшим во второй половине XIV века ожесточенную борьбу против «греховности» современного ему общества, был Конрад Вальдгаузер. Оставаясь верным ортодоксальной церковной догматике, он, тем не менее, обличал злоупотребления церкви и всего господствующего класса и тем расчистил путь другим проповедникам.

Милич из Кромер жижа пошел много дальше Вальдгаузера. С пражской кафедры Милич уже открыто и гневно обрушивался на пороки короля и церкви. Известно, что в своей горячности Милич не побоялся назвать «великим антихристом» самого императора Карла IV. По словам Милича, «все правители, как светские, так и духовные, если они не придерживаются справедливости, — не владыки, а разбойники»[49]. Такого рода проповедям феодалы уже больше не могли попустительствовать. Карл IV приказал бросить Милича в темницу, а кардиналы позаботились о том, чтобы «огненный проповедник» познакомился с тюрьмой в Авиньоне (в папской резиденции). Последующий проповедник, Матвей из Янова, развивая идею исправления церкви, не выступал в своих проповедях так резко, как Милич. Правда, он порицал высокомерность королей и князей, восхвалял «апостольскую бедность» раннехристианской церкви и ставил ее в пример духовенству, однако, обещая народу вечное блаженство на том свете, он тем самым призывал его смириться с тяготами земной жизни. Также и Томаш Штитный, мирянин, рыцарь из южной Чехии, человек образованный, хорошо понимавший испорченность современной ему церкви, не мог, однако, в своем обширном труде подняться до революционной идеологии. В трактатах Штитного слишком явно на первый план выступают интересы феодалов. Подобно Матвею из Янова, который зависел от милости двора и панства и был связан с обязательствами, вытекавшими из этих «милостей», Штитному не удалось преодолеть классовой ограниченности. Основы той революционной теории, которая в своем дальнейшем развитии вдохновляла народные массы на борьбу, создал магистр Ян Гус.

К концу XIV века было много священников, которые едва сводили концы с концами. Из среды этих-то бедных священников и выходили самые усердные толкователи «закона христова», самые горячие борцы за создание на земле справедливого строя, которые твердо следовали идеалам раннехристианской бедной церкви и сами терпели нужду. В них бедный крестьянин, жестоко эксплуатируемый дворянином или прелатом, нашел своих защитников. Они были выразителями настроений широких трудящихся масс. К этим священникам принадлежал и магистр Ян Гус. Он родился около 1371 года в Гусинце (южная Чехия). Его родители были людьми малосостоятельными. Одаренный мальчик рос в бедности; с ранних лет он горячо мечтал о высшем образовании. Позднее, уже в зрелом возрасте, Гус вспоминает слова своей благочестивой матери: «А моя мать учила меня говорить: Аминь, дай бог, чтоб так было»[50]. Таким же благочестивым и кротким оставался до самой смерти и. Гус. В студенческие годы немало было, разумеется, и веселой необузданности: «Пока я был молод летами и разумом, я совершал в жизни и сумасбродства, но когда господь раскрыл мне смысл писания, я вычеркнул эти сумасбродства из числа своих глупостей»[51]. Он прекратил эти сумасбродства еще и потому, что с самого начала пребывания в университете столкнулся с огромными лишениями. У бедного студента не было особых оснований для буйного веселья. «А я, когда был голодным студентом, делал ложку из хлеба, съедал горох, а потом съедал и ложку»[52]. Горох и сухой хлеб — еда бедняков — такова была пища бедного студента из южной Чехии. Не удивительно, что уже тогда он смотрел подчас с нескрываемым раздражением на богатства некоторых пражских священников, сравнивая их роскошь и свою бедность. «Когда я был студентом и пел с другими за вечерней, мы пели только, чтобы отделаться, потому что деньги получали другие, а нас только дергали и помыкали нами»[53]. Таков был удел всех эксплуатируемых в феодальном обществе. Они трудились до полного изнеможения, а паны загребали звонкую монету и туго набивали себе мошну; пока бедные студенты пели, прелаты отнимали у верующих последний грош. Не удивительно, что бедный студент мечтал тогда о теплом месте священника. «Я признаю свое дурное вожделение: когда я был студентом, я хотел скорее стать священником, чтобы иметь хорошее жилье и имущество и чтоб люди меня почитали. Но это дурное вожделение я осознал, когда постиг писание»