Гунны - [26]

— Сто? Двести?

— Та не знаю... Може с полсотни... Може больше... Я с огорода бачив...

— Куда двигались?

— Туда... — он показывал рукой в сторону Нежина, — може к станции...

— По коням!.. — приказал Остап.

В коричневой темноте вечера, озаряемые красным светом багрового полушара, из лесу вылетели на дорогу тридцать всадников и на рысях понеслись в обход немецкому отряду.

Обойдя Оленовку на три версты, стали в поле за группой кленов вдоль почтового шляха. В ожидании табуна разделились на две части — одна должна была налететь в лоб, другая, пропустив табун, налететь сзади.

Ждать долго не пришлось. Вдали, за поворотом дороги послышались густой топот, ржанье, крики. Потом в зеленом сумраке вечера показалась плотная темная масса, шумно двигающаяся вперед.

По сигнальному выстрелу Остапа в единый миг с оглушающими криками, воплями, свистом налетели партизаны и жесткой петлей захлестнули шарахнувшийся табун.

Послышались хлопки выстрелов, задушенные, хриплые голоса, чужие слова, отрывистые возгласы...

Все было кончено в несколько минут. Захваченный врасплох конвой частью был уничтожен, частью сдался. Партизаны деловито построили лошадей, хозяйственно их сосчитали и двинулись в обратный путь.

К лагерю пришли в полночь.

На валу ждали их партизаны, вышел навстречу Петро, выбежала Горпина.

Было ясно, что Ганна в лагерь не вернулась.

XIV

В этом году, вспахав и засеяв весною отнятые у помещиков поля, крестьяне дождались хороших всходов, но вместе с житом, овсом, ячменем, гречихой взошли плоды германской оккупации — вернулись помещики и потребовали не только возвращения своих земель, но с ними вместе и весь урожай, обещая отдать крестьянам только ничтожную часть за снятие его.

Однако крестьяне хлеба не снимали.

Желтые поля волновались, как осенние озера, наклоняя под свежим ветром тяжелеющие колосья.

Штабом командующего украинскими войсками на Украине был дан приказ — в трехдневный срок выйти на поля и снять урожай. За сопротивление — полевой суд и суровая кара, вплоть до расстрела.

Но крестьяне не шли.

— Колы ж земля ихняя та хлеб ихний — нехай сами и знимают!..

И вот в село Березки пришел батальон немецкой пехоты и вместе с легкой батареей разместился в уютных домах, окруженных садами, огородами и ульями.

На рассвете поднимали все село — всех, от детей до дряхлых стариков, — строили по-военному, разбивали на отряды и в собственных крестьянских телегах гнали под конвоем на уборку хлебов.

Но плохо шла работа на полях.

То нечисто полосу выкосили, то кто-то ночью увозил накошенное, то воспламенялись один за другим золотые скирды, и десятины пространства заволакивались черными тучами клубящегося дыма. Хлеба загорались и днем, и ночью, и на рассвете, но виновных никак не могли найти. Иногда хватали первых подозрительных или попросту каждого десятого и расстреливали ночью над глубоким яром в полуверсте за селом.

Часть батареи ушла из села, и вскоре березовцы услышали, как где-то вблизи раскатисто, точно в грозу, ухали громы и в сумерках вспыхивали синие зарницы орудийных выстрелов.

Березовцы стояли в темноте деревенской ночи, смотрели на пылающий горизонт, слушали зловещую канонаду и в тоске, сознавая свою беспомощность, скованные железным немецким батальоном, подавленные неустранимой силой его орудий, опускали руки, обреченно ожидая страшного конца.

Именно в это село, опутанное, зажатое стальными лапами врага, пришли ночью посланные Федором усталые от дороги Ганна и Сергунька.

Они расстались на перекрестке дороги у белеющей в темноте церкви и пошли в противоположные друг другу стороны. Идя задами дворов, Ганна старалась подойти ближе к жилью, чтобы зря не пропали листовки — не унесло бы их ветром, не скрутил бы на цыгарки хозяин дома.

Луна то выходила из-за облаков, ярко освещая поля, огороды, строения, сады, то исчезала в клубах быстро бегущих серо-дымных облаков, и тогда все вокруг сразу утопало в коричнево-зеленой мгле.

Пользуясь короткой темнотой, Ганна быстро подбегала ближе к хате, бережно клала на видном месте белый лист и так же быстро бежала назад.

Прошла уже много дворов, оставила много ровных белых листочков. У одной хаты, на завалинке, когда Ганна совсем близко подошла, вдруг забелели две фигуры, зажглись огоньки сигар и послышались чужие, незнакомые слова.

Сердце остановилось, застыло, охваченное удушливым холодом. Ганна постояла, не шевелясь, минуту, две, целую вечность. Никто не трогал ее, не спрашивал, — видимо, не замечал или принимал за свою. Она тихонько пошла назад, наколола на острие палки реденького тына две листовки, точно развесила белье, и медленно, не оглядываясь, пошла дальше.

Пачка становилась все тоньше, дворов оставалось все меньше, кончалась ночь.

Еще немного, и дело будет сделано.

Хорошо бы пройти еще по той стороне улицы.

Но что там с Сергунькой?..

Поспеть бы к рассвету встретиться с ним на майдане. Там, за церковью, должны они — кто раньше придет — ждать друг друга.

Неожиданно Ганна издали увидела на дорожке между огородами, позади крайних хат, застывшую фигуру солдата с ружьем.

Что это?..

Может быть дозор, застава? Может быть здесь батальонный штаб или офицерская квартира?