Гунны - [33]

— Что он со мной сделает?

Тригетий вскинул руки.

— Кто я такой, чтобы судить о деяниях Аэция? Ему нужны образованные рабы, поскольку он ведает всеми делами Римской империи. Молодой император — обжора и болван, и Аэций более не советуется с ним. Старуха… — Николан знал, что речь идет о Плачиде, — ненавидит его, но ничего не может поделать. Ей остается лишь кусать локти в своем дворце в Равенне, и клясться, что придет день, когда по ее приказу ему отрубят голову. Но пока империей правит Аэций.

— Что ты сделал с моей матерью?

— Продал ее, — с довольной улыбкой ответил Тригетий. — Вчера вечером. Ее хозяин — богатый мужчина преклонных лет, у которого есть дома и в Равенне, и в Риме. Ей будет у него хорошо, если она проявит благоразумие.

— Боюсь, моей матери все равно, что ждет ее в будущем.

— Я заметил, что здоровье у нее пошатнулось. Потому-то и постарался продать ее как можно быстрее. Есть особые снадобья, которые дают рабам перед тем, как выставить их на продажу. Он них розовеют щеки и блестят глаза. Молоденькие девушки становятся такими очаровательными, что покупатели буквально дерутся из-за них. Я редко прибегаю к таким методам, мне надо заботится о собственной репутации. Твою мать я продал и без этого. Старичок, что купил ее, остался очень доволен.

— Смогу я увидеть ее до того, как нас разделят? — спросил Николан.

— Время еще есть. Я пойду в этом тебе навстречу, потому что неплохо заработал на вас. А ты скажешь представителю Аэция, как хорошо забочусь я о своих рабах, — Тригетий поднялся. — Пойдем со мной.

Его мать сидела в углу, отведенном для женщин. С ее рук и ног сняли цепи. Николан присел рядом с ней.

— Ты знаешь, что нас обоих продали? — спросил он.

— Да, сын мой. Тебя увезут в Рим. При дворе столь влиятельного человека тебе, несомненно, не грозит жестокое обращение.

— Я и представить себе не могу, каково мне будет.

— Будь осторожным и осмотрительным, мой бедный сын. Ты молод, и должен думать о будущем.

— Я думаю только о тебе. Мама, мама, что будет с тобой? Ты видела мужчину, который стал твоим хозяином?

— Еще нет, — она наклонилась и погладила его по руке. — Сын мой, мне все равно, какой он, потому что конец мой близок. Я присоединясь к отцу в той земле, куда улетела его душа, — она заглянула в глаза Николану. — Сын мой, боюсь, я была больше женой, чем матерью. Мои мысли всегда занимал твой отец, умерший у меня на глазах, а не сын, которому суждено жить в этом жестоком мире.

— Я выживу, мама, — заверил ее Николан. Мужчина должен крепко стоять на ногах, даже если они выкрашены белой краской. Не бойся за меня. Придет час, и я убегу, чтобы отомстить и тебя, и за отца. И еще обещаю тебе, что буду любить и почитать тебя до последнего часа моей жизни.

8

Хотя Рим покорно лежал у его ног, а провинции дрожали от одного его взгляда, Аэций считался выскочкой. Родился он в Силистрии, далекой, варварской провинции в нижнем течении Дуная. Отцом его был некий Гаудентий, получивший за боевые успехи титул Покорителя Африки, однако в его жилах не текло и капли благородной римской крови. И в семьях патрициев, гордившихся древностью рода, на заданный шепотом вопрос «Где был Аэций вчера?» отвечали также шепотом: «Там, где он будет завтра».

Когда же этот решительный и честолюбивый человек решил построить подобающий своему статусу дом в столице империи, которой управлял, он узнал, что самым престижным районом Рима является Палантинский холм. Здесь высились дворцы ушедших императоров, здесь жили самые знатные семьи. Естественно, ни клочка земли не продавалось, не мог он и конфисковать приглянувшийся ему участок. И все же, где он мог жить, как не на Палантинском холме? Но при всей его власти Аэций смог добыть себе лишь крошечный пятачок на склоне, рядом с тем местом, где когда-то находилась роскошная вилла Цицерона. Когда же на склоне поднялись стены дворца, выяснилось, что невозможно организовать съезд с дороги. И гостям, прибывающим в зашторенных паланкинах, приходилось преодолевать последние метры пешком, по вымощенной плитами дорожке, держась за железный поручень. И если кто приезжал в воинственном настроении, пешая прогулка в гору в немалой степени успокаивала его.

Так что дворец Аэция не обладал теми роскошью и комфортом, каких мог требовать для себя повелитель Римской империи. В вестибюле, где всегда толпился народ, просто не было мебели, за исключением длинных каменных скамей у стены, на которых всегда кто-то сидел, причем не какие-то мелкие сошки, а сенаторы и военачальники.

Помня о своем низком происхождении, Аэций не последовал тогдашней моде и не стал увешивать стены восковыми масками своих знаменитых предков, как настоящих, так и вымышленных. Не украсил он залы дворца и произведениями искусства и реликвиями древности, которые так любили патриции. Если Аэций провожал какого-либо высокородного гостя до дверей, он никогда не останавливался рядом с ничем не примечательным ковриком для молитв, чтобы сказать: "Наверное вы не поверите, но прекрасные колени Елены, да, да, той самой Елены [2], сотни раз касались его". И не указывал на меч на другой стене со словами: «Этот меч обошелся мне в целое состояние, но его выхватывал из ножен великий Цезарь».