Гуннхильд, северная невеста - [49]

– Ах, конунг, неужели ты все еще хочешь взять эту старую женщину в жены кому-то из твоих молодых сыновей? – Епископ Хорит сокрушенно покачал головой. – Хоть ты и не знаешь христианской заповеди милосердия, но разумный человек не станет поступать с чужой матерью так, как он не хотел бы, чтобы поступали с его матерью…

Едва зреющий рассвет позволил разглядеть дорогу, люди Горма снова отправились на поиски. Теперь с ними были две охотничьи собаки; их привели на то место, где лежала мертвая лошадь со сломанной ногой, а там дали понюхать накидку из сундука Гуннхильд. Собаки сразу взяли след, и, попетляв немного по роще, привели погоню… к Серой Свинье.

– Стой! – шедший впереди Харальд вдруг схватил собаку за ошейник и взмахнул другой рукой, призывая спутников остановиться.

На огромном камне виднелись две женские фигуры. Одна лежала, свернувшись в комок, а вторая сидела рядом, положив руку на голову лежащей. Но в тот самый миг, как Харальд их увидел, сидящая женщина исчезла – так быстро, что он успел лишь отметить чье-то присутствие, но не разглядеть хоть что-нибудь. Осталось впечатление вспышки света – мягкого, отрадного. Мелькнули в сознание дивные видения: сияющее солнце, деревья с багряной листвой…

Присев на корточки и держась за собачий ошейник, Харальд застыл, пытаясь прийти в себя. Будто заглянул в мир альвов через приоткрытую дверь в скале, которая тут же и закрылась.

– Да, это она! – радостно воскликнул рядом с ним повеселевший Кнут. – Понятно, почему мы в темноте ее не нашли! Кому же пришло бы в голову искать на Серой Свинье?

– Да как же она туда залезла? – заговорили хирдманы.

– Только живая ли она?

– Замерзла!

– Ее не зарезали? Вишь, лежит, будто жертвенная овца!

– Да кто же мог?

– Или сама что-то сделала с собой… Эти бабы из Хейдабьора такие бешеные!

– Тише все! – Харальд опомнился и встал. – Сидеть! – прикрикнул он на собак. – Регнер, обойдите с той стороны на всякий случай. А мы пойдем и заберем ее.

Он кивнул брату, и вдвоем они направились к камню. А когда приблизились настолько, что уже не могли видеть его поверхность, оба слегка растерялись. Уважение к священному камню исключало мысль о том, что на него можно залезать. Да и как это сделать? Поверхность была довольно гладкой, на боках камня виднелось лишь несколько неглубоких выемок.

– Как она туда забралась? – вполголоса удивился Кнут.

– Со страху. Ее наверняка подсадили. Подсади меня!

Более высокий ростом и худощавый младший брат оперся на согнутую спину старшего, подтянулся и взобрался-таки на Серую Свинью. Девушка по-прежнему лежала, отвернувшись и сжавшись в комок.

Неслышно ступая, словно шел по спине спящего дракона, Харальд приблизился и обошел Гуннхильд спереди. Взобравшись на священный камень, он будто попал в страну богов и духов. Пусть это всего лишь каменный островок посреди суши, в длину и ширину по пять шагов.

С одной стороны на поверхности камня имелся выступ, который считался головой «свиньи». А под этим выступом было углубление, куда ветер накидал целую кучу палых листьев и сосновых игл. На этой лесной перине и лежала беглянка.

Харальд вдруг ощутил себя Сигурдом Убийцей Дракона, героем преданий. На самой вершине мира перед ним лежала спящая валькирия и ждала, пока он ее разбудит. До того он видел в Гуннхильд, дочери Олава, лишь представительницу враждебного рода, ведьму. Даже красота ее отталкивала, потому что делала ее лишь опаснее. Попытавшись сбежать, она вполне доказала, как мало можно полагаться на ее мнимую покорность и дружелюбие. Но здесь, на этом камне, она находилась под защитой богов.

Харальду вспомнилась вторая женская фигура, растаявшая от брошенного на нее взгляда, как тает тьма под лучом света. Кто это был? Фюльгья? Неведомый иномирный покровитель – дух предка или даже божество? Предки всегда заботятся о потомках, а в предках Инглингов – сами божественные ваны.

Харальд застыл, не решаясь ее потревожить. Никогда еще дочь ютландских Инглингов не казалась ему такой красивой: с закрытыми глазами, бледная, осунувшаяся, с длинной красной царапиной на щеке. Пятнышко крови в углу рта, видимо, из той же царапины придавало этому тонкому лицу нечто жутковатое и в то же время внушающее благоговение: она была похожа на богиню, явившуюся за своей долей жертвы. И в то же время казалась невесомой, прозрачной, зыбкой, как отражение. Дева из рода светлых альвов, случайно попавшая на землю. Прикоснись к ней – и она растает. Было чувство, что если он потревожит ее, даже просто шевельнется, то разобьет что-то огромное, хрупкое и очень важное.

Что он скажет этой валькирии, когда она проснется? Что услышит от нее? Та ли это девушка, что уже много дней жила в их доме – или совсем иное существо, лишь принявшее облик дочери Олава?

– Ну что там? – донесся снизу приглушенный, полный тревоги голос Кнута. – Харальд! Она жива? Что ты застыл? Что с ней?

Опомнившись, Харальд шагнул еще ближе, присел на корточки, поднял руку и снова замер, не смея прикоснуться к девушке.

Но тут – то ли голос Кнута вторгся в ее хрупкий сон, то ли ощущение чужого присутствия, – Гуннхильд проснулась сама. Дрогнули ресницы, поднялись веки, бессознательный взгляд невольно упал на лицо склонившегося над ней мужчины. И ему снова показалось, что это существо спало здесь, на вершине мира, долгие сотни лет и страшно чуждо, при всей своей красоте, окружающему пространству и людям.