Гугеноты - [98]

Он не договорил, в кустах послышалась какая-то возня, и через мгновение оттуда вышли юный Генрих Конде, Генрих Наваррский и Агриппа Д'Обинье.

— Ну, вот и твой отец, Анри, — провозгласил принц Наваррский, — а ты говорил, мы его не найдем.

Конде обнял подошедшего сына:

— Ну, как тебе путешествие, Генрих? Не слишком устал?

— Нет, отец, это все же лучше, чем находиться в этом каземате, называемом Лувром.

— Подожди, — воскликнул принц Наваррский, — ты еще не видел моих Пиренеев, не лазал по горам и не бывал в виноградниках. А какие там девчонки! Клянусь мечом моего деда, нет девчонок милее и нет уголка краше, чем в королевстве Наваррском.

— Ваша матушка, Генрих, надо полагать, покинет нас, едва мы окажемся близ ее королевства? — спросил Людовик Конде.

— Напротив, дядя, она будет сопровождать нас до самого Парижа. Таково ее желание.

— Всей душой жажду поскорее остаться с нею наедине: нам есть о чем поговорить.

— Папа, Генрих Гиз снова задирается, — заявил сын отцу, глядя на него снизу вверх. — По-моему, он ревнует свою кузину, все время встревает, когда нам случается завести с ней разговор. Правда, Генрих?

Принц Наваррский кивнул.

— Вам с Генрихом еще придется столкнуться с этим фанатиком на поле брани, — сказал Людовик Конде, обнимая обоих. — Сейчас вы еще юны, но каждый из вас уже воспитан в вере своих отцов. Главное, чтобы вы не изменили своим убеждениям и помнили, что ваша вера самая правильная и победит поповскую, насаждаемую инквизицией и иезуитами. Это ваше оружие, и вы будете им побеждать врага.

— То же самое говорил мне мой отец, — заметил Д'Обинье.

— Господин Д'Обинье был честным и мужественным воином, сумевшим через все перипетии войны и до конца своих дней пронести и отстоять наши убеждения.

— Когда мы проезжали мимо Амбуаза, он бросил вызов тем, кто казнил наших братьев по партии и заклеймил их позором. Я поклялся, что не забуду его слов до конца моих дней.

— Ты достойный сын своего отца и нашей партии, мой мальчик, — растроганно проговорил Людовик Конде. — Помни, в моем лице, в лице Матиньона или адмирала Колиньи ты всегда найдешь преданного друга и отца.

— Благодарю вас, монсеньор.

— Я слышал, ты получил блестящее образование и обучен слагать стихи?

— Я пробую заниматься стихосложением, монсеньор, но пока это наброски, боюсь, весьма неудачные.

— Не прочтешь ли нам что-нибудь из своего творчества?

Мальчик слегка покраснел под взглядами, устремленными на него, и пробормотал:

— Охотно, если это вас не утомит. — И в наступившей тишине, нарушаемой лишь журчанием ручья да пением птиц, Агриппа прочел свои первые ранние опыты.

— Браво, юноша! — произнес Конде, когда Агриппа закончил, одобрительно похлопав его по плечу.

— Черт возьми, сынок, — растроганно произнес Матиньон, — да твои стихи достойны того, чтобы их заучить наизусть и читать на наших собраниях, чередуя с псалмами.

— Клянусь честью, Агриппа, — провозгласил Генрих Наваррский, — когда я стану королем Франции, ты будешь моим придворным поэтом. Раньше тебе это не удастся, твои строки явно придутся не по вкусу Валуа.

— А ты что же, собираешься стать королем? — недоверчиво спросил Генрих Конде.

— Да, — убежденно ответил Генрих Наваррский. — Так сказала моя мать.

— Тебе надо будет сначала убрать с дороги Гиза.

— Гизу до престола дальше, чем мне, но если он предъявит свои требования, мне придется обуздать его: я накину на него уздечку и поеду верхом, как на осле.

Все рассмеялись. Агриппа с поклоном сказал:

— В таком случае, сир, предоставляю себя пожизненно в ваше полное распоряжение. Заверяю также, что отныне буду вашим самым покорным слугой и телохранителем, ибо не каждый принц способен обещать своему верноподданному такое блестящее будущее.

Генрих Конде вместе с Матиньоном захлопали в ладоши, но Конде-старший неожиданно нахмурился и спросил, обращаясь к Д'Обинье:

— Под «кровавым кардиналом» ты подразумевал Карла Лотарингского?

— Да, монсеньор, это прозвище дали ему гугеноты, — ответил Агриппа.

— Выходит, он знал, что готовится в Васси?

— Не только знал, но и самолично послал туда своего брата с войском. Акция была заранее спланирована. Так сказал мне отец.

Конде и Матиньон переглянулись. Для обоих это было новостью.

— Этого я не знал, но я твердо верю твоему отцу. Человек, побывавший в Амбуазе, не станет лгать, — заметил Матиньон.

— Жан Д'Обинье был в Амбуазе? — удивился Конде. — Как же ему удалось спастись?

— Он чудом избежал смерти, притворившись мертвым во время побоища, — ответил Агриппа. — А ночью ему удалось бежать из замка. Потом он показывал мне свои раны, полученные там. Но вас, монсеньор, я слышал, взяли под стражу и поговаривали даже, что вас хотят предать смерти.

— Это правда, мой мальчик, — ответил Конде, кивнув головой. — Путем обмана они заманили в Лувр меня и Антуана Бурбонского, твоего отца, Генрих. Его они заставили перейти в католичество, а меня приговорили к смерти, объявив главарем мятежников. Спасла меня неожиданная смерть короля.

— Клянусь, что не прощу этого злодеяния Валуа! — пылко воскликнул Конде-младший. — И обещаю, что отныне это семейство всегда будет для меня врагом!