Гудбай, Россия - [63]

В 1981 году я все больше тяготился должностью главного врача и не хотел более быть исполнителем бюрократических требований облздравотдела и «указаний» горкома партии, которые мешали нормальному лечебному процессу. Например, они требовали посылать по 30–50 сотрудников больницы для работы в колхозе. Когда я не подчинялся, это порождало конфликты. Дышать становилось все труднее. «Или ты уйдешь в науку, или сорвешься и скажешь им все, что про них думаешь», — говорил я себе. Единственное, что доставляло мне удовольствие, — это консультирование больных в разных отделениях больницы по два-три часа в день. Две мои попытки пройти по конкурсу на должности доцентов в мединституты центра страны не получили поддержки тамошних ученых советов. В конце мая 1981 года неожиданно позвонил профессор М. Е. Вартанян из Москвы:

— Миша, привет. Ты можешь до конца года переехать в Томск и создать там в нашем филиале[104] лабораторию клинической генетики? — без предисловий начал профессор.

— Спасибо, Марат Енокович, за предложение, но мне надо обсудить конкретные условия в Томске, да и с местными властями здесь договориться, — ответил я, прервав планерку с заведующими отделениями.

— Я все понимаю. Через пару недель ты получишь официальное приглашение. Я тебя рекомендовал завлабом. Лабораторию генетики надо будет создать. Не волнуйся, мы с Витей Гиндилисом тебе поможем. Свяжись с Е. Д. Красиком и А. И. Потаповым, директором научного центра в Томске. Успехов тебе, — добавил Марат Енокович.

Хотя этот звонок был очень кстати, предложение застало меня врасплох. Слухи об открытии института психиатрии в Томске до меня доходили. Конечно, наука меня очень привлекала — хотелось делать нечто новое, но я боялся, что не справлюсь. Когда мечта вдруг становится достижимой реальностью, начинаешь осознавать, какие перемены тебя ждут и на какие вызовы надо будет найти ответы. События развивались быстро. Я получил письмо — приглашение на собеседование с директором Томского научного центра (ТНЦ) АМН СССР, и уже 2 июня 1981 года мы встретились в Томске. В Сибири начиналось настоящее лето, но день оказался прохладным и ветреным.

Анатолий Иванович Потапов был полным мужчиной среднего роста с живой мимикой и глубоко посаженными проницательными глазами. Он напомнил, что я здесь не чужой и меня помнят по защите диссертации, знают как перспективного ученого и молодого, но уже опытного руководителя. А. И. Потапов предложил мне занять должность руководителя лаборатории клинической генетики, которую надо было сформировать. Он попросил как можно раньше приехать в Томск и принять участие в открытии института в сентябре.

Решение переехать в Томск было непростым и даже авантюристичным.

• Став главным врачом больницы в 27 лет, я убедился в том, что способен делать эту работу, равно как и в том, что административные обязанности и власть над людьми мне были неинтересны.

• Социальный статус завлаба академического института несопоставимо ниже, чем у главного врача областной больницы в социалистическом обществе. Некоторые мои друзья-приятели энергично пытались меня разубедить. «Здесь ты босс, а там будешь никто! Одумайся, пока не поздно», — повторяли более опытные люди. Однако утрата социального статуса меня не пугала. Напротив, меня радовала перспектива не иметь дело с горкомом партии и ее функционерами, что было некоторой иллюзией. Куда от них денешься?

• Хочу ли я стать руководителем еще не существующей лаборатории клинической генетики? Скорее «да», чем «нет». Мне не удалось избавиться от студенческой мечты стать исследователем за десять лет! Я хотел попробовать себя в науке, то есть «задавать вопросы природе» и искать на них ответы.

• «В Сибирь так в Сибирь. Куда ты, туда и мы», — сказала Галина. Просто советская декабристка. Однако мне предстояло уехать одному под обещание получить квартиру в Томске. Это был шаг в неизвестность.

• И последнее: на мой перевод надо было получить согласие местной власти. Обком партии, увидев приглашение на работу в АМН СССР, решил не препятствовать: «В академии нам тоже нужны свои люди», — весьма остроумно пошутили партийные начальники.

Итак, все решено, здесь мне больше делать нечего. Пять лет моей жизни ушло на невропатологию, еще пять лет — на открытие больницы. Я никогда не сожалел об этом, напротив, многому научился, познакомился и работал со многими замечательными людьми.

Проводы в больнице были трогательными:

«Уходит наш главный врач, вернее, уже не главный, но еще по-прежнему наш, и не еще, а, видимо, вообще. Не думайте чего плохого, он жив и здоров, чтобы он был здоров до 120 лет. Просто его повышают. Надо радоваться, но почему-то грустно. Почему? Видимо, потому, что он был первым: первый сотрудник, первый медработник, первый врач и первый главврач, и все в одном лице, нашей 500-коечной больницы. Он был первым, даже тогда, когда хотелось верить, что больница будет такой, какой она стала теперь. Он хотел верить и научил нас, — она стала такой. Вот он сидит перед нами в этот не совсем обычный день, немного пригрустнув. Он испытывает редкое для мужчины чувство, известное только беременным женщинам, — чувство человека, родившего что-то значительное. Это своеобразный памятник при жизни, памятник добротный, на долгие времена. Есть день, люди, и нет и быть не может абсолютного конца. Ибо, заканчивая свою работу в Биробиджане, наш главный врач — вернее, уже не главный, но еще по-прежнему наш, но не еще, а, видимо, вообще — уходит в серьезную науку с головой. Пусть идет, нам и там нужны свои люди. НИ ПУХА ТЕБЕ НИ ПЕРА…»