Губитель максаров - [2]

– Просвещение не пошло на пользу ни народу, ни его императору. Численность народа сократилась на четверть, а сам император скончался от дурной заморской болезни.

– Печальный случай, – посочувствовал меняла. – У всех владык, чеканивших медные деньги, была злосчастная судьба. То ли дело полновесное серебро! Слышишь, как оно звенит? Но почему на этой монете изображены сразу три фигуры?

– Средняя фигура, силач с дубиной, олицетворяет силу. А окружающие его женщины не кто иные, как свобода и равенство… Относительно двух последних ничего плохого сказать не могу, но тем безумцам, которые выпустили этот франк взамен старого ливра, вполне хватило силы, чтобы уничтожить друг друга, а заодно и лучших людей нации.

– Вот еще птичка! Но уже с одной головой, – меняла подбросил на ладони легкую серую монетку.

– С хозяином этой птички все предельно ясно. Он не пил вина, не ел мяса, любил домашних животных, детей и своих соотечественников, однако сие не помешало ему погубить множество людей в соседних странах… Кстати говоря, у этого алюминиевого пфеннига есть что-то общее вон с той медной копейкой, которая возрастом лишь ненамного старше меня. Та же история, только наоборот… Хотели счастья для всех народов, а свой собственный изводили нещадно…

– У твоего мира весьма печальная история, – вздохнул сентиментальный меняла.

– Обыкновенная. Бывает и хуже.

– Но откуда ты так хорошо знаешь каждую монетку?

– Когда-то все они принадлежали мне. Я собирал редкие монеты. Детская забава… Разве в это можно сейчас поверить?

– С трудом, – признался меняла.

– Как они попали к тебе? – Чувствовалось, что вопрос этот далеко не праздный.

– Их принес бродяга, скрывавший свое лицо рукавом. Такое случается… Никакой ценности эти монеты для меня не представляли, и я сначала решил отказаться от них. Но бродяга взамен попросил лишь ломоть хлеба. Такая сделка показалась мне удачной.

– Ты выиграл вдвойне, поскольку я собираюсь заплатить за эти монеты золотом.

– Неужели они так дороги для тебя?

– Дело совсем в другом… Они являются своего рода сигналом. Меня ищут. Кому-то я очень срочно понадобился…

Часть первая

Небеса этого мира, неверные и капризные, неподвластные никаким сезонным или суточным ритмам, меняющие свой цвет и свою глубину с той же непредсказуемой легкостью, с какой один сон сменяется другим, составляли разительный контраст с его твердью – черным несокрушимым камнем, одинаково устойчивым и под точилом времени, и под клыками стихий.

На этом камне не росли даже голубые мхи и серые лишайники, птицы никогда не посещали это изменчивое небо, а чуткие звери обходили стороной бесплодную и мрачную страну. И тем не менее она была обитаемой.

Здесь отсутствовали города, поселки, рудники, мануфактуры и даже торжища, однако богатства, накопленные в подвалах одиноких, неприступных замков, не имели счета.

Народ, издавна населявший этот суровый край, был смехотворно мал числом, но никому из соседей не приходила в голову шальная мысль покорить или ограбить его.

По цвету своих просторов этот мир назывался Чернодольем, а по имени тех, кто жил здесь, – Страной максаров.

Максары существовали за счет дани, которой еще их пращуры обложили все соседние народы. Прислужники максаров – воины и дворня – за счет подачек хозяев. Те же, кто по разным причинам хозяев терял, грабили и пожирали себе подобных.

В Чернодолье не было гор и лесов, где мог бы скрываться этот отчаянный сброд, однако природных пещер и подземных лабиринтов, образовавшихся еще в те времена, когда извергнутая из недр планеты лава, застывая, превращалась в камень, хватало с избытком. Смерть подкарауливала опрометчивого путника в каждой норе, в каждой расщелине.

И тем не менее одинокий человек, уже много дней подряд шагающий через черную, безжизненную пустыню, не выказывал никаких признаков страха или даже осторожности – в светлое время суток шел не таясь, а ночью спокойно спал, с головой завернувшись в старенький плащ, давно утративший свой первоначальный цвет.

Иногда путник разговаривал сам с собой, что с одинаковой вероятностью могло свидетельствовать и о его привычке к одиночеству, и о расстроенном состоянии психики. Покосившись на гранитный валун, мимо которого пролегал его путь, он мог, например, с задумчивым видом молвить: «Ссуды пишутся железом на камне, зато долги пальцем на песке», а вид выбеленного временем черепа, принадлежавшего раньше не то человеку с собачьей челюстью, не то собаке с человеческим лбом, вызывал следующую туманную реплику: «Хорошо тому, до чьих костей ворону не добраться».

Когда впереди замаячила цель его похода – хаотическое нагромождение огромных скал, – путник буркнул себе под нос:

– Зверя узнают по берлоге…

Скоро стало ясно, что исполинский скальный комплекс являет собой не плод деятельности слепых сил природы, а хитро устроенную крепость, запутанный лабиринт, коварную ловушку, способную погубить в своих недрах любую вражескую армию.

Не обнаружив взором ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминало вход, путник несколько раз протрубил в рог, звуком которого охотники обычно подзывают собак.

Из какой-то малозаметной щели немедленно вынырнули два весьма странных существа, как бы нарочно созданных для сражений в низких и запутанных подземных норах – могучие горбатые туловища, длинные паучьи конечности, глаза-блюдца, способные видеть даже в абсолютном мраке.