Гуарани - [42]

— Не будем спорить о словах, сеньор кавальейро, все они сводятся к одному: я вас ненавижу, вы меня презираете. Я мог бы сказать про вас то же самое, что вы только что сказали про меня.

— Негодяй! — вскричал кавальейро, хватаясь за шпагу.

Движение это было таким быстрым, что слово продолжало еще звучать, а стальное лезвие коснулось уже щеки итальянца.

Лоредано хотел увернуться от оскорбительного удара, но не успел; глаза его налились кровью.

— Сеньор кавальейро, я требую удовлетворения за обиду, которую вы мне нанесли.

— Это ваше право, — с достоинством ответил Алваро, — только драться мы будем не на шпагах, ибо это оружие кавальейро. Вытаскивайте ваш кинжал, оружие бандита, и защищайтесь.

С этими словами молодой человек совершенно спокойно вложил шпагу в ножны, укрепил ее на поясе, чтобы она не стесняла движений, и обнажил кинжал отличной дамасской стали.

Противники подступили друг к другу и схватились. Итальянец был силен и ловок и защищался с большим искусством. Однако уже два раза кинжал Алваро касался его шеи и успел распороть ворот вельветового камзола.

Вдруг Лоредано отскочил назад и поднял левую руку, прося передышки.

— Вы удовлетворены? — спросил Алваро.

— Нет, сеньор кавальейро. Вот что я думаю: не стоит нам понапрасну выбиваться из сил, надо найти более надежное оружие.

— Выбирайте любое, только не шпагу, остальное мне безразлично.

— И вот что еще: если мы будем драться здесь, мы только наделаем друг другу лишних хлопот. А ведь я собираюсь убить вас и думаю, что у вас такие же намерения на мой счет. Надо сделать так, чтобы убитый исчез бесследно и ничто не могло бы выдать победителя.

— Что вы предлагаете?

— Тут рядом река. Каждый из нас станет на выступ скалы. И тогда, будь он убит или только ранен, он все равно упадет в реку, а там уж водопад с ним разделается. Оставшийся в живых будет избавлен от канители.

— Вы правы, так оно лучше. Мне было бы стыдно, если бы дон Антонио де Марис узнал, что я дрался с таким, как вы.

— Идемте, сеньор кавальейро, сердца наши полны ненависти, так не будем терять попусту время.

Оба направились к реке, которая шумела неподалеку.

Человек мужественный и храбрый, Алваро слишком презирал своего противника, чтобы хоть сколько-нибудь его бояться. К тому же его благородная и высокая душа, неспособная даже помыслить о каком-либо низком поступке, не допускала низости и в других. Ему и в голову не могло прийти, что человек, вызвавший его на поединок и готовившийся сразиться открыто, окажется настолько подл, что нанесет ему удар в спину.

Поэтому он продолжал идти; итальянец же тем временем нарочно уронил портупею и остановился, чтобы поднять ее и надеть снова.

Мысли, промелькнувшие в эту минуту в его мозгу, были очень далеки от высоких помыслов кавальейро; увидев, что Алваро пошел впереди, он подумал: «Мне нужна жизнь этого человека. Она в моих руках! Было бы безумием упускать сейчас эту возможность и подвергать себя опасности. Поединок в этой глуши, без свидетелей, принесет победу тому, кто окажется хитрее».

Итальянец осторожно зарядил клавин и пошел на некотором расстоянии от Алваро, для того чтобы скрип железа или намеренно тихие шаги не привлекли к себе внимание кавальейро.

Алваро был спокоен. Мысли его умчались далеко. Перед глазами у него стоял образ Сесилии, но рядом с нею сияли устремленные на него черные бархатные глаза Изабелл, полные томной грусти. В первый раз ее смуглое лицо, ее жгучая, чувственная красота смешалась в его мечтах с ангельским ликом любимой им белокурой девушки.

Что же случилось? Молодой человек не мог объяснить, но смутное предчувствие говорило ему, что в разговоре двух девушек у окна была какая-то тайна, — чья-то исповедь, чье-то признание, и все это касалось его.

И теперь, когда смерть была так близка, когда она шла за ним по пятам и уже тянулась к нему костлявой рукой, он рассеянно и задумчиво перебирал в памяти мысли о любви, воодушевляясь надеждой. Он не думал о поединке: он был уверен в себе и уповал на бога. Но если ему суждено было умереть, он утешал себя тем, что Сесилия простит ему его дерзость, и тогда растает оставшаяся, может быть, у нее на сердце горечь обиды.

С этими мыслями он вытащил спрятанный на груди цветок жасмина, который ему кинула девушка и который уже увял от прикосновения его горячих губ. Он еще раз поцеловал его и в эту минуту вспомнил, что итальянец все это видит.

Но шагов авентурейро не было слышно. Первой мыслью Алваро было, что итальянец бежал, а так как в представлении человека высокой души трусость граничит с низостью, он вдруг подумал, что тот в самом деле может предательски на него напасть.

Он хотел обернуться, но удержался. Показать, что он боится этого негодяя, значило опозорить честь и достоинство кавальейро. Гордо подняв голову, Алваро продолжал свой путь.

Он не подозревал, что в это мгновение па него устремлен зоркий взгляд итальянца и что уверенная рука спускает затвор клавина.

VI. БЛАГОРОДСТВО

Алваро услыхал пронзительный свист.

Пуля задела поля его шляпы и срезала конец алого пера, спадавшего на плечо.

Молодой человек повернулся — спокойно, невозмутимо; ни один мускул не дрогнул у него на лице, и только прикрытые черными усами губы покривились в презрительной усмешке.