Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - [3]

— Так слушай же, Мустафа. Великий владыка Витольд — прежде всего великий светоч ума, да ниспошлёт ему Аллах долгую жизнь! Народов, подвластных ему, четыре — и все разной веры. Литовцы и русские — греческой, поляки — латинской, жмудь — языческой, и мы, татары, — правоверные. Пойми ты, нетрудно управить народом, у которого и язык и вера одна, но царствовать над страной, где четыре веры и пять языков; царствовать так, как он, не возвышая никого, не унижая никого; царствовать так, чтобы каждый подданный считал за счастье умереть за него, — это высшее блаженство, которое может дать Аллах своим избранным на земле!

Отвлечённый разговор кончился. Старик отдал последние распоряжения относительно завтрашнего церемониала и отпустил муэдзина.

Никто не спал эту ночь в становище, все готовились к празднику и ждали только сигнала с минарета о том, что солнце показалось из-за горизонта, чтобы начать празднество.

— Алла иль Алла! Алла экбер! — понеслась с минарета песнь муэдзина, и весь стан пришёл в движение.

Старики, в новых чистых халатах и красных туфлях, дружно двинулись к мечети. Молодёжь бросилась резать приготовленных баранов и кропить их кровью двери своего дома или занавеси юрт, женщины хлопотали над очагами, всюду по долине появились струйки беловатого дыма.

Но вот первая молитва в мечети кончилась, и один из телохранителей несколько раз ударил в литавры, стоявшие у входа в юрту Джелядин Туган-мирзы.

Тогда на пороге юрты, ведомый под руки двумя седовласыми стариками, показался сам властитель. На нём был длинный зелёный шёлковый халат, обшитый по борту в три ряда широкими золотыми галунами. Короткая кривая шашка висела у пояса, большая чалма из белой индийской материи укутывала его голову.

Остановившись на пороге, старик поднял руки кверху и громко произнёс:

— Нет бога кроме Аллаха и Магомета, пророка его!

— Аминь! — подхватили духовные лица, бывшие в свите, и вся процессия двинулась в мечеть.

Молитва продолжалась недолго; вся группа окружавших старика-мирзу снова показалась в дверях мечети. Старшина посёлка, высокий, почтенного вида татарин, приблизился тогда к старому слепцу и с низким поклоном вручил ему нож, а его прислужники подвели молодого жирного барана. По обычаю татар, сам мирза должен был зарезать этого барана и раздать его части высшим гражданам улуса.

Туган-мирза

— Велик господь! Мир тебе, Юсуп! — сказал в ответ на приветствие Туган-мирза. — Вот уже десять лет, как великий Аллах не допускает меня совершить святой обряд. но на этот раз я счастлив: мой сын Туган-мирза достиг совершеннолетия, и я, с благословения Аллаха, вручаю ему нож и говорю: «Сын мой, иди и принеси жертву!»

При этих словах окружающие расступились и молодой Туган-мирза вышел вперёд, низко поклонился отцу, принял из его рук жертвенный нож и, сопровождаемый свитой, направился к барану, которого держали слуги.

Быстро, привычной рукою он зарезал животное, свита бросилась сдирать шкуру с трепещущего ещё барана, и через несколько минут, изрезанный на части, он был роздан старейшинам посёлков, ожидавших с нетерпением и каким-то священным трепетом своих долей.

Только с этой минуты праздник считался официально открытым и сорокадневный пост оконченным.

Старый мирза Джелядин сидел на высоких подушках у входа в свою юрту и принимал поздравления от своих подданных. Стар и млад толпились теперь на площадке между мечетью и его юртами. Готовилось необыкновенное зрелище: большая байга, или джигитовка, слух о которой распространился далеко за пределы татарских посёлков.

На это редкое и почти невиданное в Литве зрелище из окрестностей съехалось немало литовских и польских шляхтичей и хлопов. Но они, по возможности, старались держаться подальше от некрещёных, «поганых» татар и расположилась целым становищем вдоль всей опушки леса, которым была покрыта вершина господствующего над долиной холма. Пункт был выбран отлично: ни одно движение татарских удальцов не могло укрыться от взоров наблюдавших, остававшихся, в свою очередь, почти невидимыми.

Но татарские острые глаза давно уже рассмотрели непрошенных свидетелей. О них донесли молодому Туган- мирзе.

— А, пусть смотрят да завидуют! Клянусь Аллахом, во всей Польше и Литве не найти и десятка таких джигитов, которых у нас в Ак-Таше три сотни. А уж коней — ни одного! Пусть смотрят да завидуют!..

Глава II. Турнир

В группе польских шляхтичей, приехавших посмотреть на джигитовку, особенно выделялся красивый молодой человек с длинными белокурыми волосами и слегка вздёрнутым носом. Это был господарь, владетельный пан фольварка Замбржинова, ближайшего к месту татарского посёлка, Иосиф /Юзеф. — Ред./ Сед- лецкий, герба Ястжембца, получивший этот хутор по наследству от матери, кровной литвинки, вышедшей замуж ещё при Скоригелле /Скиргайло — Ред./ за одного из офицеров его отборной польской дружины, пана Мечеслава Седлецкого.

Молодой пан Иосиф переселился в Литву, но считал себя здесь не более как гостем: все мысли и желания его вертелись только на одном — на уютном уголке где- нибудь в Малой Польше, поближе к Кракову. Здесь, среди сумрачного, сурового народа, среди мстительных и несговорчивых литвинов или необщительных с чужаками русских, он считал себя словно в неприятельской земле и давно бы продал и фольварк, и домашний скарб, и рощу заповедных дубов, если бы…