Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - [20]
Старый гусляр ударил челом хозяину, потом гостям и присел на принесённую прислугой скамью.
— Что петь прикажешь, княже? Чем гостей веселить? — спросил он тихо, перебирая струны.
— Здесь все свои, — по-литовски сказал князь мазовецкий и тихо улыбнулся, — спой, старче, про старое время, про старые походы, когда крыжацкая нога ещё не оскверняла землю литовскую!
— Не вижу лица твоего, гость честной, — с поклоном отвечал певец, — и речь твоя мне незнакома, а по выговору слышу, что ты чужестранец. Боюсь, чтобы песни мои литовские не показались тебе обидными!
— Я поляк из Мазовии, поляки и литовцы братья, ваши враги — наши враги, пой, старче, про старого Гедимина, пой про льва литовского Кейстута, пой, старче, смело, не щади только врагов всего мира славянского!
Старик затрепетал. Пальцы его быстрее забегали по струнам, он сделал несколько переборов и запел своим разбитым, надтреснутым, но всё ещё чарующим голосом старинную литовскую песню:
При последнем куплете, бесстрастно слушавшие рыцари начали между собой перешептываться; когда же слепой старик кончил, и оба князя, и все гости, и свита зааплодировали и громкими похвалами стали изъявлять свой восторг, все трое встали со своих мест, и звеня шпорами, подошли к князю Видомиру.
— Князь! — сказал ему командор по-немецки, — по уставу ордена мы должны провести этот час в молитве, могу ли я просить приказать указать нам приготовленный нам покой?
— А! Не любишь! — прошептал тихо про себя князь мазовецкий и дерзко взглянул на рыжего рыцаря. Тот вздрогнул, рука его машинально опустилась на эфес меча, но строгий взгляд командора, заметившего это движение, остановил подчинённого. Гуго сверкнул глазами и потупился. Князь Видомир встал со своего места и, как любезный хозяин, сам пошёл проводить дорогих гостей в их апартаменты.
Князь Мазовецкий, оставшись один, расхохотался и бросил кошелёк с деньгами на колена певца.
Услыхав ненавистную немецкую речь, слепец умолк, он не понимал, что это значит, как, каким образом очутились немцы на празднике Эйрагольского князя? Он ощупал кошелёк с золотом, взял его в руку и протянул обратно в сторону князя мазовецкого.
— Я бедный литвин, — проговорил он гордо, — но мне немецких денег не надо!..
— Успокойся, старче, это я, князь мазовецкий, даю тебе это золото за то, что ты выкурил отсюда немцев как ладан — нечистого! Хвала тебе, вещий певец. Приходи ко мне в Мазовии, я ещё богаче награжу тебя, хочешь я за тобой нарочного пришлю…
— Ой, княже! Родился я литвином, хожу по литовской земле, пою литовские песни, тешу сердца литовские, не быть соловью на чужбине, не жить литовскому зубру в польских лесах. Нет, княже, спасибо за зов и за милость, литовского рубежа не переступлю!
Толпа, разорявшаяся вокруг крыльца, с каким-то благоговейным восторгом внимала словам своего обожаемого певца. Клики, восклицания радости покрыли его последние слова, так что дворяне и служители Эйрагольского князя хотели было вмешаться и прогнать позабывшуюся толпу со двора замка. Но князь Болеслав вступился за толпу и громко заявил, что он сердечно рад видеть такой патриотизм в народе литовском и что он гордится, считая себя гостем и отчасти роднёй этому народу!
Проговорив эту фразу, он приказал одному из своих дворовых, исполнявших при нём обязанность казначея, бросить толпе целый мешок медных и серебряных монет.
Когда с крыльца посыпался этот блестящий дождь металлических кружков, толпа пришла в неописанный восторг:
— Да здравствует князь Болеслав Мазовецкий! Да здравствует Пястович! Живёт! Живёт! Слава! — гремела толпа, и молодой князь несколько раз поклонился народу!
Он был очень хитёр. Приезжая сватать дочь князя Эйрагольского, он одним ударом хотел расположить к себе не только боярство этой глухой части Жмуди, но и самый народ, и удачно воспользовался первым же подходящим случаем!
Пригласив к себе сватов Пястовича, князь принял их весьма любезно, ещё раз извинился, что не мог присутствовать за общей трапезой, приказал подать золотые чаши и заросшие мхом бутылки мёду и венгрежины, и беседа началась.
Разумеется, единственным предметом разговора было письмо князя Владислава.
Прежде чем дать решительный ответ, князь потребовал, чтобы ему указали, каким уделом будет владеть князь Болеслав в уделе отца?
Мазовецкий князь Болеслав
Послы вынули и показали князю Вингале грамоту, подписанную князем Владиславом, по которой он уполномочивает их предоставить своему свату самому выбрать удел для будущего зятя. Вопрос был исчерпан и не подавал больше возможности к отсрочке, на которую рассчитывал Вингала, в котором отцовская любовь на минуту оттеснила на задний план политические соображения.
— Но ваш князь исповедует латинскую веру, а я и дочь моя — мы родились и живём в вере отцов наших. Как обойти этот вопрос? Я не могу неволить дочери и не хочу этого.
