Грязный свет. Браво Его Величества - [58]

Аратим стоял в стороне, как и в прошлый раз, укрывшись под сенью раскидистых деревьев. Он наблюдал. Предпринимать что-либо было пока еще рано. Специальный поверенный посмотрел вверх, на солнце — время перевалило за полдень. Он начинал переживать.

В этот момент послышался невнятный гул толпы, который нарастал по мере восхождения на трибуну советника Медана. Аратим присмотрелся: руки мужчины оказались связаны, позади него шли двое из отряда Гирата в сопровождении Масуна.

Напряженное ожидание сменилось еще более стойким ощущением, что они не успеют или не сумеют казнить советника, и Аратим начал судорожно просчитывать все возможные варианты развития событий. Каждый раз он приходил к тому, что Медана либо спрячут, либо увезут под охраной, и тогда он уж точно не сможет добраться до объекта, поэтому нужно что-то предпринимать именно здесь и сейчас.

Тайнир и Абдул, приведшие советника на площадь, оказались под пристальным вниманием специального поверенного. Заученным движением Таланта он распознал эманации гнева и страха и начал очень аккуратно подпитывать их извне. Собирая по крупицам состояние толпы, вычленяя нотки злорадства и торжества, вкупе с редкими аккордами ненависти и желания мести, он плел новую песню, которая постепенно начала звучать все громче в голове двух мужчин позади Медана. Он молился только о том, чтобы что-нибудь задержало Гирата, который в этот момент проводил в город Лиадэ с ребенком, дабы доказать ликующей толпе возрождение прежней власти.

Совсем скоро с трибуны, оккупированной слугами, зазвучали призывные лозунги совершить месть. На площадь вывели освобожденных илоток. К некоторым из них тут же бросились родные и начали уводить их с улицы домой, чтобы отмыть и вылечить израненные тела. Тайнир усмотрел среди них свою дочь, уведенную из Силая несколько месяцев назад, и не поверил своему счастью. Это и стало катализатором момента: Тайнир вытащил девушку из толпы, поднял на эшафот и, прижимая к телу вновь обретенное дитя, произнес пламенную речь. Толпа подхватывала и повторяла практически каждое слово, из разных уголков слышались одобрительные возгласы, женщины плакали, мужчины готовы были идти в бой. И вот настал тот момент, когда народ не выдержал — первые ряды кинулись вершить правосудие.

Медан не сопротивлялся. Ни когда его привязывали к лошадям за руки и ноги, ни когда под восторженные крики толпы, животные погнали в разные стороны. Он смиренно улыбался, представляя себе, как там, в пучинах новой жизни, встретится с ней и снова будет её рабом. Гират увидел лишь жалкие останки своего сына, но в знак солидарности с народом не стал ни скорбеть, ни наказывать виновных прилюдно. Вместо этого он поднялся к своим соратникам и приказал вынести во двор тело Принцессы Арно. Мертвая, но все равно прекрасная, она была штырями прибита к деревянной плите, перерезанное горло чернело на фоне бледно-серого тела, белые кудри падали до земли, а окровавленное лицо нисколько не потеряло своего великолепия. Её оставили гнить. И каждый желающий имел право издеваться над этим телом, сколько угодно. Но никто к нему не прикоснулся — слишком свежа была память, слишком отвратительным находили для себя люди уподобляться такой мерзости.

Еще одна пламенна речь о восстановлении мира и былого величия закончилась появлением маленького Асаха и Лиадэ, которых люди приняли с опаской, но весьма благожелательно. Гират тем временем приглашал всех желающих вершить праведный суд над приближенными и восстанавливать справедливость, не продолжая кровавую бойню, гуманно, но строго. Народ, наконец, вздохнул с облегчением: праздника на костях и крови не состоялось. Тела были убраны к вечеру, а мостовая очищена.

Вечером между Аратимом и Гиратом состоялся короткий диалог, в ходе которого была назначена решающая встреча при дворе Користана Второго. После этого специальный поверенный самоустранился, стараясь больше не привлекать к себе внимания, дабы советника не обвинили в сговоре с соседними государствами.

На сборы ушло полтора дня. Отыскать подходящую карету для перевозки Цесы оказалось не так просто, и если бы не помощь Найдэ, вряд ли они управились бы за такое короткое время.

Утром третьего дня, когда солнце только показалось из-за горизонта, Джог вынес перебинтованную и закутанную в два одеяла Цесу на улицу и понес к карете. Ведьма шипела и извивалась, потому, как бинты саднили свежие раны, а браво не сильно старался смягчить её мучения.

— Твою мать, Джог! Ты не мешок с картошкой несешь! — наконец не выдержала Цеса, но её жалкий хрип не был принят во внимание. Джог, не стараясь угодить, как мог, уложил Цесу на подушки в карете и бросил:

— Не выделывайся. А то накажу.

— В самом деле, Джоги, прояви хоть каплю сочувствия. — Вступился Аратим и был красочно послан на хрен с предложением не лезть туда, куда с самого начала не полез.

— Тима, она слишком хилая. Я привык таскать тяжести. А баб обычно за волосы. Так что не обессудь.

— Уроды… — раздалось из открытой двери кареты. Но и этот удручающий всхлип не произвел должного впечатления. Джог, проходя к лошади, мимоходом захлопнул дверцу, дабы больше не слышать булькающих замечаний новоиспеченной героини.