Грязные игры - [24]

— Ты возражаешь против внешности Гриффа Буркетта?

— Ты не понял.

— Нет, я просто дразню тебя, — он засмеялся и подъехал к дивану.

— Сегодня у меня не то настроение.

— Прости, — он протянул руку и взъерошил ей волосы.

— Возможно, это самое важное решение из всех, которые нам приходилось принимать. — Ее было не так-то легко успокоить.

— Мы уже приняли его. Мы обсуждали это тысячу раз, рассматривая ситуацию со всех сторон. Мы спорили несколько месяцев. Мы заговорили эту тему до смерти и в конечном итоге согласились, что такой вариант нам больше всего подходит.

Тебе, хотела поправить она, но не решилась.

— Конечно, я согласилась, но…

— Что?

— Не знаю. Теоретически… — Лаура задумалась. То, что хорошо в теории, не обязательно так же блестяще воплощается в реальности из плоти и крови. Особенно если учесть, что это касается ее плоти и крови.

— Я прошу только об одном ребенке, — он погладил ее по щеке. — Если бы я мог, то подарил бы тебе трех или четырех малышей, как мы и планировали. До того.

До того. Вот оно, главное. Эти шесть букв давили на них своим весом. Это была линия, разделившая их жизни. До того.

— Я все еще мечтаю любить тебя, — его ласковый взгляд скользил по ее лицу.

— Ты любишь меня.

— Некоторым образом, — он слабо улыбнулся. — Не по-настоящему.

— Для меня это настоящее.

— Я имею в виду не это.

Она наклонилась и нежно поцеловала его в губы и затем уткнулась лицом в его шею. Он прижал ее к себе, поглаживая ладонями по спине. Загруженная работой, она на несколько часов могла забыть о его состоянии и о том, как сильно оно повлияло на их жизнь и их брак.

Жестокие напоминания приходили неожиданно, поражая ее, подобно стрелам, без всякого предупреждения, и увернуться от них было невозможно. На совещании, во время телефонного разговора или дружеского общения с коллегами — они настигали ее где угодно, парализуя на долю секунды, прежде чем причинить острую боль.

Но хуже всего были эти тихие домашние вечера. Когда они были вдвоем, как сегодня, и каждый вспоминал, как это было, как они любили друг друга, когда желание возникало вдруг, как они неловко спешили, а потом засыпали в счастливом пресыщении.

Теперь она изредка приходила в комнату, где он спал на медицинской кровати, оборудованной самыми современными приспособлениями, которые обеспечивали ему максимум удобств. Она могла раздеться и лечь рядом, прижимаясь к нему всем телом. Они целовались. Он ласкал ее, и иногда этих интимных ласк было достаточно. Иногда она достигала оргазма, который не приносил настоящего удовлетворения, потому что потом она всегда чувствовала себя эгоисткой. Когда она говорила ему об этом, он успокаивал ее, убеждая, что получает удовлетворение от того, что все еще способен доставить ей физическое наслаждение.

Но если в его кровати она чувствовала себя эксгибиционисткой, то он должен был чувствовать себя вуайеристом, и она знала это. Потому что это не приносило взаимного удовлетворения.

Они редко говорили друг с другом о совместной жизни до того вечера, когда все перевернулось. Воспоминаниям о первом годе их брака каждый отдавался в одиночестве — они не хотели расстраивать друг друга, говоря об этом вслух. Для нее эти воспоминания были мучительными. Для Фостера, наверное, еще более тяжелыми. Она по-прежнему жива и здорова в отличие от него. Но он, похоже, не испытывал обиды или горечи по отношению к судьбе или Богу. Или к ней.

— Фостер…

— У тебя какие-то опасения, Лаура? — Он взял ее за плечи и слегка отстранил от себя, чтобы заглянуть ей в лицо. — Относительно использования Буркетта или кого-то еще? Ты сомневаешься? Если так, то мы все отменим.

Есть ли у нее опасения? Тысячи. Но Фостер настаивал на этом варианте, и именно так они и поступят.

— Я хочу видеть результат полного медицинского обследования.

— Он обещал пройти его как можно быстрее и выслать заключение по почте. Мы прочтем его и сразу же сожжем.

— Сомневаюсь, что с этим у него возникнут проблемы. Похоже, он физически совершенен, как мы и думали.

— А как насчет характера?

— Далек от совершенства, — усмехнулась она. — Он доказал это пять лет назад.

— Я не о преступлении. Думаешь, мы можем рассчитывать на его благоразумие?

— Думаю, деньги послужат ему стимулом хранить тайну.

— Я постарался убедить его в этом, насколько возможно.

Он объяснил Гриффу Буркетту, что тот не должен предъявлять никаких прав на ребенка, связываться с ними или говорить об их знакомстве. При соблюдении этих условий Грифф будет получать один миллион долларов в год.

— В течение какого времени? — спросил Буркетт.

— Всю оставшуюся жизнь.

— Серьезно? — Грифф был в изумлении. — Иметь ребенка и хранить его зачатие в тайне — это для вас так важно?

Вопрос звучал как прелюдия к вымогательству. Лаура не удивилась бы, потребуй он в этот момент удвоения суммы. Но когда Фостер подтвердил, что для них это чрезвычайно важно, Буркетт усмехнулся и покачал головой, как будто это было выше его понимания. Очевидно, он никогда не испытывал таких сильных чувств к чему-либо и ничем особенно не дорожил. Даже своей карьерой.

— Нельзя сказать, чтобы я хотел ребенка, — сказал он. — Наоборот, с подросткового возраста я был чертовски осторожен, чтобы не стать отцом. Так что вы можете не волноваться, что я когда-нибудь появлюсь и предъявлю права на него. Или на нее, — прибавил он, обращаясь к Лауре.