Грязь на снегу - [9]

Часто он в халате, неумытый, непричесанный, торчит в кухне, положив ноги на дверку плиты, а то и засунув в духовку, и читает что попадается; когда же за стеной звучат голоса и у него есть охота понаблюдать, взбирается на стол.

Сегодня, сам того не замечая, он отирается возле новенькой, которая играет на рояле — и недурно. Но занят он в действительности не ею. Мысли его непрерывно возвращаются к Хольсту, к Мицци, и это его злит. Он не любит, когда мысли докучают ему, как осенние мухи.

— Франк! Звонят.

Из-за музыки звонок почти не слышен. Лотта убирает утюг и гладильную доску, проверяет, все ли в порядке, бросает Минне:

— Продолжайте.

Затем приотворяет дверь, узнает посетителя и без особого энтузиазма приглашает:

— А, господин Хамлинг, заходите. Оставьте нас, Минна.

И, придерживая рукой пеньюар, пододвигает вошедшему стул.

— Садитесь, пожалуйста. Галоши вам, пожалуй, лучше снять.

— Я ненадолго.

Минна уходит на кухню к Франку. В комнате Берта застилает кровать. Новенькая нервничает, она встревожена.

— Это клиент? — любопытствует она.

— Нет, главный инспектор полиции.

Минна пугается еще больше. Франк сохраняет чуть презрительное спокойствие.

— Не бойтесь. Он мамашин приятель.

Это почти правда. Хамлинг знавал Лотту в молодости, еще девушкой. Было ли что-нибудь между ними? Не исключено. Сегодня, во всяком случае, это мужчина лет пятидесяти, крепкий, не обрюзгший. Видимо, холостяк. А если и женат, супругу не поминает, обручального кольца не носит.

Его боится весь квартал, кроме Лотты.

— Можешь войти. Франк.

— Добрый день, господин инспектор.

— Добрый день, молодой человек.

— Франк, не нальешь ли рюмочку господину Хамлингу? Я тоже с удовольствием выпью.

Визиты главного инспектора всегда протекают одинаково. Входит он действительно с таким видом, словно по-соседски, по-приятельски забежал поздороваться. Садится на придвинутый стул, не брезгует предложенной рюмочкой. Курит сигару, расстегивает толстое черное пальто, удовлетворенно вздыхает, как человек, радующийся случаю погреться и отдохнуть минутку-другую в теплой, благожелательной атмосфере.

Так и кажется, будто он сейчас о чем-то заговорит, о чем-то спросит. Первое время Лотта была убеждена, что он пытается выведать, не происходит ли чего у нее.

В прошлом они и впрямь были знакомы, но на долгие годы потеряли друг друга из виду; к тому же Хамлинг все-таки главный инспектор полиции.

— Хорош! — крякает он, ставя на столик рюмку.

— Лучший, какой сейчас можно достать.

Затем наступает молчание, но оно Курта Хамлинга не стесняет. Может быть, он смолкает умышленно, зная, как это обескураживает людей, особенно Лотту, которая перестает трещать лишь когда у нее набит рот.

Он безмятежно посматривает на раскрытый и такой невинный с виду рояль, на оба столика с маникюрными наборами. Минну он приметил, когда та выходила из салона на кухню. Несомненно, сообразил, что это новенькая: рояль он услышал еще на площадке.

Что у него на уме — никто не знает, хотя об этом уже не раз шли споры.

Он, разумеется, осведомлен о делишках Лотты. Однажды — правда, всего однажды — он появился поближе к вечеру, когда в комнате находился клиент. В салон доносились звуки, не оставляющие сомнений на этот счет.

Сославшись на необходимость присмотреть за рагу, Лотта выплыла на кухню предупредить мужчину, чтобы тот не выходил, пока она не подаст знак.

В тот раз Хамлинг просидел у нее больше двух часов, так и не объяснив, зачем пришел, не извинившись, сохраняя обычную позу, словно и впрямь решил по-приятельски нанести визит.

Уж не знает ли он Минну? Вдруг ее родственники подняли на ноги полицию?

Лотта растекается в улыбке. Франк, напротив, хмуро поглядывает на инспектора, не давая себе труда скрывать антипатию. Лицо у Хамлинга суровое, тело литое, он весь как каменный; тем большим контрастом кажутся иронически поблескивающие маленькие глазки. У него всегда такой вид, точно он подсмеивается над вами.

— Задали сегодня этим господам работу у вас на улице.

Франк ухом не ведет. Его мать с трудом сдерживается, чтобы не взглянуть на него, словно чувствует, что сын имеет какое-то отношение к случившемуся.

— У дубильной фабрики, метрах в ста отсюда, убит какой-то толстый унтер-офицер. Тело всю ночь пролежало на снегу. Вечер он провел у Тимо.

Все это говорится как бы невзначай. Хамлинг снова берет рюмку, греет в ладонях, неторопливо пригубливает.

— Я ничего не слышала! — удивляется Лотта.

— Стрельбы не было. Убили ножом. Один уже арестован.

Почему Франк мгновенно решает: «Хольст!»

Глупо! Тем более глупо, что, как тут же выясняется, речь идет вовсе не о вагоновожатом.

— Вы должны знать его. Франк: это юноша ваших лет, проживающий с матерью здесь в доме. Второй этаж, слева по коридору. Он скрипач.

— Да, я иногда встречал молодого человека со скрипичным футляром.

— Забыл, как его зовут. Он утверждает, что ночью не выходил из квартиры; мать, понятно, твердит то же самое.

Он уверяет также, что ноги его никогда у Тимо не было.

Мы тут ни при чем. Следствие по делу ведут эти господа.

Я слышал только, что скрипку он использовал как прикрытие: в черном футляре, который он вечно таскал под мышкой, обычно лежали печатные материалы. Он, кажется, принадлежал к террористической группе.