Грязь. Motley crue - [8]

Поэтому как-то днём я зашел в магазин «Уэст Мьюзик» с пустым футляром от гитары, который я одолжил у одного из друзей Рика. Я попросил дать мне форму для заявления о приёме на работу и, когда парень отвернулся, чтобы найти её, я быстро сунул гитару в футляр. Моё сердце билось сквозь майку, и, когда он вручил мне бланк, я едва мог говорить, Пока я изучал его, я заметил, что ценник от гитары остался висеть снаружи футляра. Я сказал ему, что вернусь позднее и принесу заявление, затем вышел так неосторожно, как только мог, случайно ударяя обращающим на себя внимание футляром в стены, двери и ударные установки.

Итак, теперь у меня была гитара. Я был готов делать рок, поэтому направился прямиком на репетиционную базу Рика.

“Вам нужен басист? — я сказал ему, — я к вашим услугам”.

“Вам нужна бас гитара”, - поглумился он.

“Прекрасно”, - ответил я, бросил футляр на стол, открыл его и вытащил моё новое “приобретение”.

“Ты — идиот, это же гитара!”.

“Я знаю, — солгал я, — буду играть бас на гитаре”.

“Ты не будешь этого делать!”

Так что скоро я распрощался с моей первой гитарой, продав её, а на вырученные деньги приобрёл блестяще-черный бас фирмы «Rickenbacker» с белой накладкой. Каждый день я пробовал учить «Stooges», «Sparks» (особенно “This Town Ain’t Big Enough for Both of Us”) и «Aerosmith». Я ужасно хотел присоединиться к группе Рика, но они, впрочем, как и я, знали, что играю я дерьмово. Кроме того, они в большей степени были приверженцами рокеров с традиционными грандиозными рифами, таких как Ричи Блэкмор, «Cream» и Элис Купер (особенно «Muscle of Love»). Парень, живший по соседству с Риком, собирал состав для своей группы «Mary Jane’s», поэтому я попробовал присоединиться к ним, но я был безнадежен. Все, что я мог — брал одну ноту и держал её примерно в течение тридцати секунд в надежде на то, что она была правильной.

Наконец, находясь вне тусовки «от восемнадцати и старше», я попытался туда проникнуть. Я встретил парня по имени Гэйлорд — панк-рокера, у которого была собственная квартира и группа «Vidiots». Каждый день после школы, я шел к нему домой и напивался до отключки, слушая «New York Dolls», «MC5» и «Blue Cheer». Там всегда была дюжина приглэмованных, а-ля «New York Dolls», цыпочек и пижонов с накрашенными ногтями и косметикой на глазах. Нас называли Whiz Kids («вундеркинды», золотая молодёжь), не потому, что мы были сообразительны и проворны — а мы были такими — а потому, что мы ярко одевались, подобно Дэвиду Боуи (David Bowie), чей альбом «Young Americans» только что вышел. Как и английские стиляги, мы продали бы все свои наркотики, только для того, чтобы купить одежду. Я практически переехал к Гэйлорду и перестал бывать дома. Я принимал наркотики постоянно — "травку", мескалин, "кислоту", амфетамины[10] — и вскоре я стал добросовестным панк-рокером Whiz Kids, торгующим для них наркотиками.

Я начал встречаться с девчонкой по имени Мэри. Все называли её Лошадиная голова, но я любил ее по одной простой причине: она любила меня. Я был счастлив хотя бы потому, что она прямо говорила мне об этом. После недель наркотиков и рок-н-ролла я был крут, но все еще чувствителен. Накрашенные ногти на руках и ногах, рваный панковский прикид, размалёванные глаза и бас гитара, которую я таскал с собой повсюду, хотя всё ещё не играл ни в одной группе.

Мы выделялись, и где бы мы ни появились, над нами непременно смеялись. В школе мне пришлось ввязаться в драку, потому что группа черных подростков назвала меня Элис Боуи и перегородила коридор, чтобы не дать мне пройти. На пути из школы домой я начал замышлять ограбления. Я стучал в двери домов, мимо которых проходил, если два дня подряд никто не отвечал, то следующим днем я выбивал заднюю дверь и брал то, что только мог спрятать под курткой. Я приходил домой со стерео, телевизорами, светильниками, фотоальбомами, вибраторами… всё, что мне только попадалось под руку. В нашем квартале я обчистил всё до основания, облазил каждый угол и даже вскрывал стиральные машины ломом в поиске «четвертаков» (монета достоинством в 25 центов). Я все время был зол — отчасти, из-за грёбаных наркотиков, от которых сильно зависело моё настроение, отчасти потому, что я обижался на мать, и отчасти потому, что ЭТО было обязательным атрибутом панк-рока.

Почти каждый день я продавал наркотики, крал всякое дерьмо, ввязывался в драки и жарился на кислоте. Я приходил домой, ложился на диван, врубал по ящику телешоу “Don Kirshner’s Rock Concert”, а затем вырубался сам. Моя мать не знала, что происходит: Гей я? Натурал? Серийный убийца? Актёр? Мальчик? Мужчина? Инопланетянин? Кто? Сказать по правде, я и сам этого не знал.

Каждый раз, когда я переступал порог дома, мы начинали ругаться. Ей не нравилось то, во что я превращался, а мне не нравилось то, какой она была всегда. Поэтому однажды это и случилось: я не мог больше этого выносить. На улице я был свободен и независим, но дома, как предполагалось, я был ребенком. Я больше не хотел быть ребенком. Я хотел, чтобы меня оставили в покое. Поэтому я разнёс нашу квартиру, порезал себя ножом и вызвал полицию. По большому счету, это помогло, ибо вскоре я уже был свободен от неё.