Грузовики «Вольво» - [19]

* * *

Пока Допплер и Май Бритт были заняты своим, пропал Бонго. Сбежал в лес. И если уж дети Допплера — не его дети, так уж тем более Бонго — не его лось. Он, выражаясь словами Грегуса, суть тоска жизни по самой себе, и хотя он находился при Допплере много месяцев, но он не принадлежит ему, и на свет он появился и не от Допплера, и не благодаря ему, а душа Бонго живет в причудливом далеком-предалеком маленьком домике завтрашнего дня, и если уж Допплеру никак не попасть в дом Грегуса, то в Бонговый домик ему и соваться не стоит. Бонго принадлежит себе самому, он сам себе Бонго. И его оскорбило, что Допплер так легко поддался разрушительной харизме Май Бритт и предал своего самого верного сподвижника. Естественно, когда до Допплера дойдет, что случилось, он еще горько пожалеет, да поздно будет. Никому не позволено так цинично играть лосиными чувствами. Доколе вы обращаетесь с лосем порядочно, как и положено приличному человеку обходиться с приличным лосем, не притесняете его, но и не пренебрегаете им, этот четвероногий будет вам самым преданным другом, но стоит вам на минуту увлечься кем-то другим, как лось тут же оставит вас навсегда. Лоси кажутся такими надежными, вечными, но они даются нам лишь на время.

* * *

Пока Май Бритт с помощью ранее описанных демагогических ухищрений пытается скрыть от Допплера то обстоятельство, что он стал ее порученцем и приспешником в войне против фон Борринга, ее враг проснулся и приступил к утренним ритуалам, как-то: наблюдение за птицами, гимнастика и гигиенические процедуры (мочеиспускание и прочее), завершаемые приемом его птичьей пищи. Он голышом проходит по своему огромному дому, поднимается по лестнице, минует портрет Баден-Пауэлла, заходит в спальню (где никогда не спит) и останавливается перед большим платяным шкафом, собираясь определиться с выбором одежды. Если мы не побеспокоим сейчас фон Борринга, то у нас будет несколько минут, чтобы, как принято говорить, внимательно рассмотреть его. Ибо хотя я (автор) обыкновенно прекрасно обхожусь без того, чтобы описывать самому или читать в исполнении других писателей, как выглядят люди, вещи или пейзаж, как раз сейчас мне хочется отступить от этого правила. Отчасти потому, что это сблизит читателя с фон Боррингом, а следовательно, и со всей книгой, но главное мое оправдание — шкаф слишком уж красноречиво говорит о его хозяине. Несмотря на фамильное богатство, фон Борринг всегда жил рачительно. И все носильные вещи, когда-либо купленные им, умещаются в этом шкафу — он ничего не выкинул. Правда, гардероб действительно вместительный, его сделал в 1885 году отличный мастер-мебельщик. Последние тридцать лет фон Борринг почти не покупал одежды. Кое-что, конечно, приобрести пришлось, но в общем его наряд всегда составляют вещи, проверенные временем. Под вешалками расставлена обувь фон Борринга. Детские ботиночки, выходные туфли, сапоги, сандалии, лыжные ботинки и так далее. Сверху — полки с нижним бельем (исключительно белого цвета), а также со шляпами, носками и разнообразными скаутскими рубашками. В средней части шкафа висят костюмы и пиджаки фон Борринга, здесь же располагается отделение со множеством ящичков, где хранятся более трехсот шейных платков. Когда фон Борринг не в скаутской форме, на шее у него всегда повязан шелковый платок. Последние семьдесят лет ни пропорции его тела, ни размер одежды не менялись. Он невысок, растительность на лице едва пробивается, зато всегда заметен загар, а седые волосы по-прежнему непослушны, их приходится смачивать водой и маслом, чтобы они ровно легли на пробор (сделанный слева, как любит фон Борринг). Весит он практически столько же, сколько и раньше. Шестьдесят три килограмма вместо шестидесяти семи, бывших у него всю жизнь. То есть он стал чуть более сухопарым и поджарым, чем в лучшие свои годы, но это естественно. И если мы сейчас не потревожим его, то выясним, какую тайну скрывает выбранная фон Боррингом одежда.

Вот он протягивает руку и достает кипенно-белые старомодного кроя подштанники, белую майку, серые костюмные брюки, белую рубашку, пару серых носков, темно-синий блейзер и платок в красных тонах. Он облачается во все это, не глядя в зеркало. Пока ничего примечательного. Но затем — затем он встает перед зеркалом и принимается изучать свое отражение. На миг ему удается представить себе, как он смотрелся в этом же наряде пятьдесят лет назад. Он купил его в Лондоне в середине пятидесятых. Тогда на джембори под Соунси он встретил Эрнеста, инструктора английских скаутов, приехал с ним в Лондон и прожил у него неделю, всего одну короткую неделю. Им было чудесно вдвоем. Никогда, ни до, ни после, фон Боррингу не бывало так хорошо с другим человеком. Они проводили дни на выставках и в кафе, они лежали на траве в парке, рассматривали птиц и болтали обо всем и ни о чем. А ночи они проводили у Эрнеста дома, и это были те единственные за все пятидесятые годы ночи, когда фон Борринг спал в помещении. Фон Борринг был на вершине счастья, когда Эрнест сообщил ему, что должен уехать: далеко от столицы его давно заждались жена и дети, он обещал приехать еще несколько дней назад. По дороге на станцию Эрнест купил ему темно-синий блейзер. На память об этой неделе, сказал он.