Грустный гусар из Немецкого легиона - [7]

Выговорив о себе такое, вдруг он, Маттеус, будто узнал себя другим человеком! И голос его… Теперь это был голос мужчины, ответственного не только за себя…

— И вот, Филлис, мы с Христофом… Это мой друг, он родом с Эльзаса… Мы решили бежать! И я, Филлис, мечтаю, что вы отправитесь вместе со мной. На мою родину! Там мы и повенчаемся. Ведь так уж повелось, Филлис, что жена должна жить в доме своего мужа. Да, Филлис, в моем родном Саарбрюккене, в Германии! Это столица Саарского графства. Государства, совсем не связанного с Англией никакими договорами. Так что… Стоит мне добраться до Саарбрюккена — и я свободен!

— А море… О нем вы забыли? — Филлис даже перестала тянуть к себе руку (Маттеус не отпускал…). То есть да, это уже спросила как бы и не она, Филлис, не воспитанная в строгости отношений с мужчинами мисс Гроув, а та, кто вдруг, словно утопающий — за соломинку, схватилась за какую-то еще возможность не потерять любимого человека… Думать определенно она сейчас не могла.

Между тем ее положение в отцовском доме становилось невыносимым. Поскольку отец свою преданность Небесному промыслу, свое право в глазах Господа на спасение души хотя и решил теперь заслужить устройством счастья своей дочери на земле, однако он понимал ее счастье в согласии с тем установлением, которое, возможно, сам же и внес в семейные правила Гоулдов… Мол, люби пусть не сильно, да долго.

Но ведь уже не раз она слышала, как прихожане, расходясь после службы в их деревенской церкви, обменивались мнениями о ее женихе, Хамфри Гоулде… И даже нарочно однажды разговаривали так громко, чтобы она услышала, как ее они называли — соломенная невеста! Вот и эта женщина, которая приходила к ним помогать по хозяйству, миссис Брук, откровенно (разумеется, не при хозяине) удивлялась ее, мисс, долготерпению при столь странном поведении того, кто собирался стать ее мужем.

— А только… — сказала Филлис сейчас. — Как же туда, на вашу родину, через море?

То есть о море вопрос свой она повторила. Но тотчас, чтобы он не понял этот ее вопрос как ее согласие, хотя и с надеждой, предположила:

— Может быть, — предположила она, — вы, Маттеус, хотите откупить свою отставку?

— Нет… — он покачал головой. — Таких денег у меня нет. Ведь в таком случае по договору надо уплатить вдвое. А я прослужил еще меньше половины срока. Но раз я попал сюда против своей воли, почему же мне не бежать?.. Подходит время, когда ваш король кончает свои морские купания — и мы тоже снимемся с лагеря. Так что, Филлис, может случиться, что еще одно наше свидание — и мы больше не увидимся. Никогда больше, Филлис! Никогда! Такое я не могу себе даже представить.

Выговорив такое, Маттеус даже было умолк: наверное, все же он попытался представить себя без нее!

Так ведь уже и она — тоже!

— Так вот… — уже решительно продолжил он. — Завтра, когда стемнеет, Христоф отвяжет в гавани лодку, обогнет этот вот мыс — и мы с вами будем его ждать… Вон там, в маленькой бухте. Парус поднимем уже подальше от берега. И утром — уже утром, Филлис! — мы на французском берегу, близ Шербурга. Дальше все просто… Нам сообщили селение и имя француза, который за определенную плату эту нашу красоту… — и Маттеус более красноречиво, чем если бы он выразил свое отношение в словах, скользнул взглядом по своему мундиру, — обменяет на обычную одежду. А я уже обменял все, что скопил, на золотые соверены. Ведь я за два года службы почти ничего из жалования не истратил. Так что денег нам хватит до самого Саара. Пока же… завтра, Филлис, как только стемнеет, вы дойдете до большой дороги… Ждите меня там. Что?.. Ваша рука… Филлис, вы дрожите! Что вы?.. Не бойтесь, meine Geliebte, все пройдет хорошо!

— А главное… — голос Маттеуса стал вдруг не просто серьезным — требовательным. — Главное… — серьезно и требовательно сказал он, — не допускайте в голову мыслей о какой-то… будто бы греховности ухода из родительского дома. Наоборот! Как велел вам сказать Христоф… мой лучший друг и наш с вами верный попутчик, он, конечно, все о нас с вами знает… Он вам велел сказать: «Вы, Филлис, направитесь в дом вашего мужа — и, значит, в свой дом!» Да, кстати… Христоф уже и карту приобрел: на ней, как на ладони, со всеми его островами… весь Ла-Манш! Или, как вы, англичане, называете этот морской пролив — Английский канал… Все будет хорошо, Филлис, вот увидите… Все будет хорошо, meine Geliebte!

Увы, не все потом оказалось хорошо… Но всю долгую свою жизнь Филлис оставалась в убеждении, что Маттеус был самый честный, самый порядочный мужчина на свете… Хотя нельзя здесь и не сказать, что ни она, ни он сам даже не подозревали, что был он в тот вечер на самом верном пути обольщения… Когда обольститель говорит и действует так, как будто она уже согласна на все. Потому что он, ее верный друг, все берет на себя… Потому что она, женщина, может она на него во всем положиться!

И Филлис не отпрянула сейчас, нет, она поднялась на носки… Когда он, такой сильный и ловкий, вдруг подпрыгнул и облокотившись об ограду, поцеловал ее.

…Долгим, долгим был этот их поцелуй.

Наконец она с носков опустилась. И Маттеус сказал твердо: