Грустные клоуны - [53]

XXII

Он стоял на террасе, и Энн хорошо видела его на фоне звездного неба. Воздух был напоен той морской свежестью, которая успокаивает и осушает слезы. Накануне, рано утром в дверь кто-то постучал. Это был человечек маленького роста с печально изогнутыми бровями.

— Прошу извинить, но у меня важное сообщение для…

Я пошла будить тебя. Вы не без враждебности обменялись рукопожатием. Маленький человечек посмотрел на меня долгим взглядом и приложил руку к сердцу, как это делают президенты Соединенных Штатов, отдавая честь флагу. В нем все было смешным. Чарли Чаплин говорил, что рассмешить людей — верный способ заставить их полюбить тебя.

Ла Марн достал из кармана газету и развернул ее.

— Вот, на третьей странице. Сегодня пополудни состоится встреча друзей шевалье Байяра.

— А, ну ладно, — сказал Рэнье.

— Должно быть, они повсюду вас ищут…

Ты захлопнул дверь у него перед носом.

Не нужно плакать. Надо быть, как говорят мужчины, сильной женщиной. Она встала, натянула белый пуловер и, сидя на кровати, посмотрела на разбросанные по полу газеты.

СТРАТЕГИЧЕСКАЯ АВИАЦИЯ США ПРИВЕДЕНА В БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ.

«НУЖНО ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ ВОСПРЕПЯТСТВОВАТЬ ПРИМЕНЕНИЮ ЯДЕРНОГО ОРУЖИЯ», — ГОВОРИТ ЭЙЗЕНХАУЭР.

БРАТСКИЕ НАРОДЫ СССР И КИТАЯ СПЛАЧИВАЮТСЯ ВОКРУГ ТОВАРИЩЕЙ СТАЛИНА И МАО…

Он уезжал через два дня.

Энн подумала о небоскребе ООН, который осматривала накануне отъезда, не подозревая, что разглядывает то самое место, где завязывалась ее судьба. «Войска Объединенных Наций высаживаются в Корее.» Эти слова на последних страницах газет не пробуждали в ней никакого отклика. В них было что-то далекое, незнакомое, нереальное. Ей казалось, что на самом деле они были не более, чем ошибкой. Небоскреб — никогда раньше человеческое устремление не заслуживало лучшего имени. Расположенная на Ист-Ривер, башня Объединенных Наций символизировала очередное бегство на небо человечества, одержимого невесть какой мечтой о недосягаемом. Погоня за несбыточным, так насмешливо называл Рэнье эту всепоглощающую тоску, и точно так же он мог бы сказать о себе самом.

Она вышла к нему на террасу.

— Куда, Жак? До каких пор?

Она пыталась говорить сдержанно, без излишней горячности в голосе, не выплескивая наружу свое возмущение и женский гнев.

— Почему все-таки Корея?

Он ответил не сразу, улыбнувшись так, будто просил у нее прощения.

— Это уникальный момент в истории, Энн, и его нельзя упустить. Коммунизм попал в руки безумного диктатора. Коммунизм — пленник Сталина.

— Выходит, коммунизм тоже нужно освободить, так?

— Ему нужно дать шанс развиваться свободно, как всем живым существам. Я не боюсь победы коммунизма — я боюсь его поражения. Потому что поражение — это всегда насилие, ужас, угнетение, страх. Вот уже четверть века Сталин мешает коммунизму жить, не дает ему расцвести, стать творением человечества. Он присвоил слова, сказанные его другом Горьким: «Если враг не сдается, его уничтожают». Этим он и занимается. Мы не сдадимся. Вот поэтому Объединенные Нации и сражаются в Корее. Повторю еще раз: сталинизм — это не коммунизм, это уродство, чудовищная историческая ошибка. Истинное лицо коммунизма можно будет увидеть только после падения Сталина.

«Одержимый, — подумала она. — Это безнадежно. Сидит с пустым рукавом на фоне звездного неба, искалеченный, но невредимый, и видит в поражениях лишь потенциальные победы». Она не хотела этого говорить, но не сдержалась:

— И всегда самые лучшие роли… Против Франко, против Гитлера, а теперь против Сталина… Все, как у нас в Голливуде. Звездный принцип. Кончится тем, что ты получишь Оскара. Оскара за самую лучшую роль в самой лучшей борьбе. Я не хочу тебя обижать, но.

— Да нет же, ты меня не обижаешь. Это похоже на правду. Однажды деревенский мальчик лет одиннадцати-двенадцати попросил у меня автограф. Ну да! Он встал передо мной и строго на меня посмотрел. «Это правда, что вы герой? — Нет. — А папа сказал, что вы — участник Движения Сопротивления. — Ну да. — Тогда могу ли я получить у вас автограф?» Я расписался. Он поразмышлял немного, а потом спросил: «А что такое участник Движения Сопротивления?» Смешно, правда?

— Нет. И не стоит отправляться умирать в Корею, чтобы освежить ему память. Что ты защищаешь, Жак? Что, конкретно?

— Хрупкость.

Он замолчал, пытаясь сдержаться. И снова по его губам скользнула извиняющаяся улыбка, словно он знал, что она — порождение мелодии его души, которые исчезали, как только переставали быть немыми. Возможно, в конечном итоге Горький был прав, и жалкий буржуазный идеализм стремился превратить мир в республику не менее жалких душонок. А сам юмор был не чем иным, как тщетной попыткой разрядить обстановку, способом уничтожить смешное, доводя его до абсурда. Рэнье спросил:

— Ты умеешь играть на гитаре?

— Нет. А что? Что это значит?

— Было бы легче петь, если бы ты могла подыграть мне на гитаре. Послушай.

Чтобы помочь, Энн взяла его за руку и прижала ее к своей щеке. Рэнье опустил голову.

Он не находил нужных слов. Ничто не оправдывало абсурдной необходимости покинуть ее.

Он мог остаться с ней с чистой совестью.

— Выслушай меня. Прошлой осенью я был в деревне, которая называется Везеле. Я не буду ее тебе описывать. Когда ты читаешь какую-нибудь басню Лафонтена, там говорится о ней, когда ты читаешь Ронсара или дю Белле, это тоже Везеле, деревня очень хорошо описана, очень верно. И, конечно, читая Монтеня, получаешь настоящий урок о Везеле. Везеле прочувствована, осмыслена и изучена изнутри, чтобы показать нам, что же это такое. Я уверен, что теперь ты представляешь себе деревню, пейзаж вокруг нее, а также свет, который способен, подобно разуму гения, смягчить ослепительное сияние ровно настолько, насколько нужно… На граните памятника жителям Везеле, павшим в сражениях минувших войн, выбиты только четыре имени. Это имена мотыльков