Грустные клоуны - [15]

Он наклонился к девице и доверительным тоном произнес:

— Социализм с человеческим лицом, мадмуазель. Я бы не удивился, узнав, что он прячет его в глубине души! Или же это ловкий прием.

— Ловкий прием? — озадаченно переспросила девица.

— Ловкий прием, — подмигивая ей, подтвердил Ла Марн.

— Какой прием?

— Который придумал Педро.

— Свинья! — вырвалось у девицы.

— Разбитый череп Троцкого. Отцы Октябрьской революции, расстрелянные Сталиным, как большевики. Гулаг и миллионы его жертв. Трюк Педро.

— Ну хватит, — сказал Педро. — Шел бы ты трепаться в другое место.

— Можно быть коммунистом, не будучи сталинистом, — благоразумно заметила потаскуха.

— Верно, — кивнул Ла Марн. — Что и приводит вас в это состояние. У него спрашивали, откуда он, куда направляется, кто он?

— Он не отвечает, — ответил Педро, — пьян в стельку.

— Идеологическое rigor mortis [3], - подвел черту Ла Марн. — Давайте обыщем его. Может быть, при нем есть адрес родственников.

Джентльмен-до-кончиков-ногтей сидел на табурете подчеркнуто прямо, элегантно выгнув бровь. Этот придурок просто непробиваем, с завистью подумал Рэнье. Ограниченные арками, словно рамками картины, фрагменты карнавального шествия напоминали полотна кисти Джеймса Энсора, и на фоне метели из конфетти и серпантина, гримасничающих масок, затисканных девок и всяких чудищ незнакомец выглядел совершенно естественно. Он равнодушно позволил себя обыскать. У него ничего не найдут, подумал Рэнье. Все хранится в музеях и библиотеках.

— Ничего нет, — объявил Ла Марн, — никаких документов, полное инкогнито. Разумеется, так было задумано заранее. Хочет символизировать человека непобедимого и нерушимого, гуманного человека, которого ничто не может поставить на колени или облить грязью!

— Можете засунуть ваши метафоры себе в одно место, — сказал Педро. — Одурманены все до одного. Буржуазный декаданс. Весь Запад стал «Озером» Ламартина. Сырость и рыдания. Вы превратили все человеческое в болезнь.

Джентльмен оставался совершенно безучастным ко всему происходящему даже тогда, когда Ла Марн шарил у него но карманам. Исключительная натура до кончиков ногтей, кстати, полностью обгрызенных, отметил про себя Рэнье.

— Так, так, так! — пропел Ла Марн.

Он держал в руке измятый листок бумаги. Развернув его, он прочитал:

— Малый словарь великих влюбленных. Ну и ну… Ну и ну! — повторил он, с симпатией разглядывая незнакомца. — Свой человек! Он нашел это в еженедельнике для женщин «ELLE». Я подписываюсь на него. Мне всегда хочется чувствовать вокруг себя женское присутствие. Малый словарь великих влюбленных. Тут подчеркнуто одно имя, — Ла Марн глянул в листок. — Хольдерлин, Фредерик (1770–1843) [4]. «Он жаждал абсолютной любви, большей, чем сама жизнь…»

Ла Марн прервал чтение и обернулся к незнакомцу. Педро, Рэнье и девица тоже с любопытством смотрели на него. Тот, казалось, витал в неведомых заоблачных высях, и трудно было представить себе, какие дали открывались его взору. Его здесь не было. На месте остались только увядшая гвоздика, белые гетры, кремовые перчатки и приподнятая бровь: он ушел, оставив вместо себя свой гардероб.

Сопрано наблюдал за шествием, стоя у окна кафе со сдвинутой на затылок легкой шляпой и с кружкой нива в руке. Странное предчувствие заставило его обернуться, и он увидел барона в окружении незнакомых людей — трех мужчин и девицы, в которой без труда можно было признать проститутку. Один из мужчин выворачивал карманы барона. Это не особенно встревожило бы Сопрано, потому что каждый вечер он делал то же самое и никогда ничего не находил, если бы он постоянно не боялся потерять барона при тех или иных обстоятельствах. Тот мог уйти с кем угодно, а Сопрано, в конце концов, не имел на него никаких прав собственности: это же не предмет и не собака. Предвидеть реакцию барона было невозможно по той простой причине, что он никогда ни на что не реагировал. Любой человек мог легко увести его, а Сопрано уже не представлял, как обходиться без его общества. Поэтому он торопливо направился к маленькой группке, заметив, к своему удивлению, что мужчина, обыскивавший барона, что-то нашел в его карманах. Это так поразило Сопрано, что он даже не сразу вмешался в происходящее.

— Так ты будешь читать или нет? — спросил Рэнье.

— «Он жаждал абсолютной любви, чистой, глубокой, исключительной, большей, чем сама жизнь… И он нашел ее. Он не расстался с жизнью, но потерял рассудок. Черноволосая Сюзетта, жена банкира, у которого Хольдерлин работал финансовым инспектором, выглядела столь же юной, как и ее дети. Ее карие глаза были полны пыла и нежности. Но банкир узнал об их любви и выгнал Хольдерлин. Сюзетта не пережила разлуки… И сознание Хольдерлина помутилось, в своем безумии он сохранил внешнее спокойствие, но окружающий мир перестал существовать для него. Он превратился в зомби, в окаменевшее дерево, И в таком состоянии прожил еще тридцать семь лет у одного столяра, который приютил его у себя, вероятно, потому, что привык иметь дело с деревом».

Ла Марн замолчал и с отвисшей от изумления челюстью уставился на незнакомца. Остальные тоже не сводили с него глаз. Но барон, похоже, не замечал окружавших его людей. С отсутствующим видом, сохраняя идеальную осанку, он продолжал сидеть на своем табурете.