Грустная история со счастливым концом - [6]

Дальше повторилось в точности то же, что и с Игорем. Это было удивительно. Но самое удивительное заключалось в том, что Женя сам не понимал, как это ему удается.

И, разумеется, еще меньше понимала что-нибудь Маша. Она решила, что Женя ее дурачит.

Она завязывала Жене глаза посудным полотенцем. Она затягивала полотенце так, что у Жени чуть не начинала хрустеть переносица. Она заглядывала снизу и сверху, не осталось ли каких-нибудь щелок. Но все было напрасно: Женя ни единожды не ошибся. Маша рассердилась. Она сказала, что все равно — все это неправда, и пусть Женька не думает, что она такая дура, и пускай он убирается, а ей нужно готовить обед. Женя слушал ее и хохотал как ненормальный. Он хохотал ей прямо в глаза и чуть не катался по полу от смеха. Пока, наконец, не почувствовал, что сейчас Маша заплачет.

Тогда он рассказал ей про свой сон. И хотя Маша никогда не придавала значения предрассудкам, этот сон произвел на нее неожиданное впечатление. Теперь она смотрела на Женю робко и даже со страхом. А когда он сказал, что попробует, даже не беря Машу за руку, прочитать ее мысли, она тут же согласилась без всяких возражений.

Женя был уверен в своих силах, в таинственных способностях, которые дремали-дремали и проснулись в нем нынешним утром. Он уверен был в них и после того, как опыт с чтением мыслей на расстоянии не удался. Женя вспомнил, что условием чтения мыслей на расстоянии Мессинг считает не только способности экспериментатора, но и способности того, кто посылает в окружающее пространство разряды мысленных образов. Может быть, Маша просто не обладает этой способностью?

Стали думать, кто в классе имеет сильно развитое воображение, но думать пришлось недолго, потому что оба сошлись на Тане Ларионовой.

— Танька — это талант!— сказала Маша.— Она и на сцене плачет настоящими слезами! А потом три дня никак не успокоится... Она все, что угодно, вообразит!..

Маша была права, но на предложение немедленно отправиться к Тане Горожанкин вдруг замялся, возможно, у него были свои причины, а Маша загорелась и стала его уговаривать, и у нее, видимо, тоже имелись на это свои основания, и столь серьезные, что только по дороге к Тане Ларионовой она вспомнила, что так и не приготовила борщ. И тут Маша, у которой взамен воображения было необычайно развито чувство долга, побледнела, поняв, что оставит всю семью без обеда... Но и это не заставило ее повернуть назад.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой читатель знакомится, правда, пока довольно поверхностно, с Эрастом Георгиевичем Гагиным

Несмотря на свой небольшой журналистский опыт, Нора Гай уже знала, что главная опасность, грозящая газетчику, это опасность опоздать. Получив первое в жизни ответственное задание, она испугалась, что ее обгонят, перехватят материал, и не стала терять драгоценных минут. Выскочив из редакции, она поймала такси. В пути ей мерещилась огромная толпа — высокомерные столичные корреспонденты с магнитофонами системы «Филипс»; юркие пролазы-фотографы; самоуверенные телевики, наступающие под прикрытием своих бронированных автофургонов — и где-то позади, смятая, беспомощная, с жалким блокнотиком — она, Нора Гай... Перед школой № 13 счетчик выбил цифру, равную почти половине ее недавнего гонорара. Но она не жалела об этом.

Успокоилась Нора только в пришкольном скверике. Ее острые каблучки пробивали четкий след посреди гладкой, присыпанной мелким песочком аллеи. Школа наслаждалась последней тишиной каникул. На высоте третьего этажа, в решетчатых люльках, мирно жужжали пульверизаторы маляров.

Нора опустилась на скамейку, чтобы перевести дух и сосредоточиться. Заметим, что Нора Гай, вообще говоря, была умной и самостоятельной девушкой. Пока иные из ее сокурсниц, постигая секреты современного стиля, учились курить сигареты, пить сухое вино и носить миниюбки, Нора усердно готовилась к будущей профессии.

Она мечтала сделаться журналисткой, чтобы отважно вступить в бой за правду и справедливость. Она мечтала, что станет поддерживать талантливых ученых, пробивать дорогу молодым изобретателям, принимать участие в судьбе покинутых женщин, протягивать руку помощи обиженным старикам. Она, кроме того, мечтала о волнующих, проблемных материалах, но не ради известности или славы, а... Впрочем, она ничего не имела против того, чтобы ее имя приобрело заслуженную известность, особенно то, которое носила она теперь.

Итак, Нора Гай мечтала о волнующем, проблемном материале, и вот — он был у нее в руках, а точнее в сумочке, куда она положила письмо с двумя чернильными кляксами, чтобы не расставаться с ним. ни на минуту. Но это уже было не просто письмо, это была проблема...

Сидя на скамеечке, раскрашенной сочными спектральными полосами, Нора представляла, как Таня Ларионова, помахивая портфелем, пробегает вот по этой самой аллейке... Как на воскреснике, под веселый ребячий гомон, сажает на клумбах вот эти цветы.... Как листает перед экзаменом учебник — вот здесь, на той скамейке, где сидит сейчас она, Нора Гай... От подобных мыслей все вокруг Норы преобразилось, наполнилось особым, пока лишь ей ведомым смыслом — и аллейка, и клумба с подвявшими гладиолусами, и нагретая солнцем скамья.