Групповая гонка. Записки генерала КГБ - [75]

Однажды, помню, мы шли по улице с внуком, он сильно ушиб ногу, но вижу — терпит, не подает вида, что ему больно. Я и сказал тогда: мол ты — прямо как Маресьев. Он как-то странно на меня посмотрел, и тут до меня дошло, что в школах об этом уже не говорят. И что Илья просто не понимает, о чем речь. Это меня тогда потрясло. Потому что вне зависимости от политической системы, молодым людям нужно обязательно рассказывать о людях человеческого подвига, о преодолении обстоятельств, о поисках себя. Точно так же с младшей внучкой мы как-то разговаривали о романе Льва Толстого «Война и мир». Одном из немногих произведений в мировой литературе, которое не просто признает сам факт девичьей любви, но возводит эту любовь в степень, как великую ценность.

Мне кажется, что дефицит общения, дефицит понятного, доступного, а самое главное — откровенного диалога взрослых с детьми — одна из самых больших проблем нашей жизни. Это единственное, что можно противопоставить насилию информатики современного мира, которую не всегда понятно, как трактовать. Но когда начинаешь говорить о чем-то близким людям с высоты собственных познаний и жизненного опыта, очень легко обидеть их, уязвить, невольно дать понять, что они чего-то не знают. Поэтому я просто рассказываю о том, что хотелось бы мне самому, чего в собственной жизни не сделал я сам, в чем и как ошибался.

* * *

Наверное, было бы правильно не бросаться в новые отношения, уйдя из первой семьи: подержать эту паузу, обо всем подумать. Но сложилось все иначе: оставшись один, я пришел к маме в малогабаритную двухкомнатную квартиру общей площадью 27 квадратных метров и совмещенным санузлом. Там же жили два моих сводных брата, и, конечно же, всем им я создавал определенный дискомфорт. При этом мне очень хотелось собственного семейного уюта. Учился я тогда в московском педагогическом институте, там и познакомился со своей второй супругой — она преподавала немецкий язык.

Поскольку по своей работе я находился в непрерывном каскаде событий, связанных с большим количеством командировок, наша совместная жизнь была в большей степени праздником, нежели бытом. Я к тому времени уже стал президентом Международной федерации велоспорта, по регламенту мне в заграничных поездках на официальных мероприятиях полагалось сопровождающее лицо, поэтому ездить мы стали вместе. Понятно, что супруге очень нравились эти поездки. Дома я считал себя обязанным создать для семьи максимум жизненного благополучия, чтобы таким образом хоть как-то компенсировать свое отсутствие. Когда родилась Пера, я стал на лето отправлять семью в Юрмалу, искренне полагая, что раз уж сам не имею возможности уйти в полноценный отпуск, должен обеспечить эту возможность жене и дочери.

Ну а когда перестала существовать страна, было разрушено «Динамо», а сам я в одночасье стал безработным, то начал ощущать, что и дома по большому счету стал уже не нужен. Мысленно тогда утешал себя тем, что не за горами пенсия, и я смогу обосноваться где-нибудь на даче, никого собой не обременяя. Просто очень скоро стало понятно, что прожить даже на генеральскую пенсию в нашей стране нельзя.

Пожалуй, последним рубежом наших семейных отношений стал период, когда я достаточно тяжело заболел и попал в клинику: дней десять меня готовили к операции, и в один из этих дней мне позвонила жена — спросила, нужно ли мне, чтобы она приехала и чего-нибудь привезла. Я, естественно, отказался: сказал, что все необходимое у меня есть. Мне действительно не требовалось ничего особенного. Но сам факт такого вопроса заставил меня понять: независимо от того, как долго мы формально будем оставаться в браке, какие бы то ни было отношения между нами можно считать завершенными.

Однажды у меня случился разговор с нашим известным композитором Славой Добрыниным, с которым мы были дружны еще со времен моей работы в «Динамо», и Слава сказал:

— Знаете, с возрастом стал очень сентиментальным, иногда плачу.

Я ему на это ответил:

— Я тоже. Но, к счастью, пока не на людях.

Принято считать, что сентиментальность — это такая возрастная вещь, когда нервишки уже не справляются с какими-то переживаниями. Но это происходит и тогда, когда мы принимаем какие-то глобальные решения относительно собственной жизни. Вроде бы все хорошо обдумал, полностью дозрел до того, чтобы это решение принять, но внутри тебя все словно рыдает по этому поводу.

В тот момент я вообще не думал о том, как буду жить дальше: гораздо больше переживал за дочь, хотя Пера достаточно рано стала жить отдельно, у нее родился сын Илья. С его отцом дочь довольно рано рассталась, и мне стоило впоследствии больших усилий убедить ее в том, что Илья должен общаться с родным отцом. Это только кажется, что с возрастом становится проще устраивать собственную жизнь. На самом деле ты постоянно чувствуешь ответственность за детей, ревность между ними, особенно если дети — от разных браков. Такая же ревность возникает порой между внуками. Мы ведь все очень эгоистичны, пока живы наши родители.

Когда не стало мамы, а она умерла рано, в 65 лет, меня долго и очень обостренно мучил вопрос: что я сделал для того, чтобы она подольше жила? Получалось, что не так много: я знал, что у мамы сахарный диабет, но она никогда не говорила о своих болячках. А я и не слишком интересовался. Мужское внимание к матерям — оно, вообще всегда в дефиците. Все время куда-то спешишь, все время что-то откладываешь на потом. Разве что позвонишь: «Как себя чувствуешь, мам? — Хорошо, сынок, все в порядке, ни о чем не беспокойся…».