Групповая гонка. Записки генерала КГБ - [68]

Такая же картина была и в спортивных обществах. Сильным руководителем был Виктор Владимирович Марущак в ЦСКА — он был председателем Спорткомитета Министерства обороны, Борис Николаевич Рогатин — в ВС ДСО Профсоюзов. Когда все это рухнуло или было разогнано, а все, кто мог, ушли в бизнес или уехали за границу, на спортивные должности пришел совсем другой народ. Не сказать, что недостаточно умный или не слишком образованный, просто люди никогда не работали в таком режиме. Их никто не подтягивал на такой уровень мышления. К центральным спортивным, да и не только спортивным властям они относились с позиции: «Вот приедет барин — барин нас рассудит». То есть рассуждали люди просто: наверху есть руководитель, он за нас все решает. Если с должностей не снимает, значит, все идет, как надо. Все остальное — не наше дело.

Очень хорошо помню, как после моего назначения на пост председателя спорткомитета России мы в первый раз собрали всех этих руководителей вместе. В президиуме вместе со мной сидели Шамиль Тарпищев, Борис Федоров, вице-премьер Правительства Шумейко, кто-то еще. Федоров пришел в бордовом пиджаке, как известный персонаж из анекдотов того времени, и на него народ смотрел с большим интересом. Разве что пальцем не показывали.

Когда объявили перерыв и мы все вместе ушли в отведенную для Президиума комнату отдыха, Боря на меня набросился:

— Вы куда нас привели? Кого собрали? Что это за деревня?

Вот тогда я ему и сказал:

— Это, Боря, и есть Россия. Эти окающие, акающие, не совсем гладко говорящие люди, большинство из которых, возможно, никогда не сталкивалось с необходимостью формулировать свои мысли так, чтобы высказывать их с трибуны, — это тот самый контингент, с которым всем нам придется теперь работать. Независимо от того, хотим мы этого, или нет. А главное, Боря, не вздумай свои мысли на этот счет людям в аудитории озвучить. Ты и сам-то не всегла умеешь мысль сформулировать и до конца довести, хотя в высоких кругах вращаешься. А люди из глубинки приехали, понятное дело — подзажаты. И наша задача — суметь доходчиво объяснить, чего мы от них хотим — вот в этой новой России. Тем более, что не так много можем им предложить.

* * *

Вся та ситуация конечно же сильно контрастировала с тем, к чему я привык, работая в советское время. Тогда ведь тоже существовала практика, когда на управление спортом приходили люди не только из профессиональной сферы, но и с комсомольской работы, с партийной. Все это обогащало спорт — точно так же, как авторскую песню в свое время обогатил приход в нее из медицины Александра Розенбаума, а из науки — Сергея Никитина. Я сам, работая в спорте уже на руководящих должностях, не раз убеждался в том, как бывают полезны контакты с людьми из других профессий, стоящими в этих профессиях выше, чем ты — в своей.

В Юрмале как-то, помню, я познакомился с интереснейшим человеком — Александром Борисовичем Чаковским. Он был писателем, лауреатом Сталинской и Ленинской премий, Героем Соцтруда, много лет возглавлял «Литературную газету» и сделал ее одним из популярнейших изданий в стране. С ним было интересно даже просто говорить о спорте. Несмотря на то, что Чаковский на момент нашего знакомства был человеком в очень солидном возрасте, он отличался минимальной степенью консерватизма в оценках.

Столь же интересной личностью был заместитель министра иностранных дел Анатолий Адамишин. Он прекрасно играл в теннис, приезжал на динамовские корты вместе с супругой, которая тоже была хорошей теннисисткой, а по жизни оказался не только выдающимся дипломатом, но и большой умницей — я нередко с ним советовался по каким-то вопросам, когда хотелось дополнительно услышать точку зрения умного человека.

Мне вообще повезло в жизни в плане общения с выдающимися людьми — никогда не устану это повторять. Однажды как-то мы проводили какое-то из динамовских мероприятий на своей футбольной базе в Новогорске, и один из моих заместителей привез к нам в баню Владимира Высоцкого. Вот тогда я впервые увидел живьем кумира всей страны — завернутого в банное полотенце. Я, как и многие другие, в те годы взахлеб слушал все его песни и часто думал, как же Бог одарил человека, дав ему умение столь точно выражать суть вещей. Взять знаменитую фразу Высоцкого в одной из его песен: «Корабль посадил я, как собственный зад». Ну вот скажите, как можно было точнее передать всю человеческую бережливость к собственной заднице?

Я часто возил с собой за рубеж кассеты с записями песен Высоцкого и однажды даже дал их послушать техническому секретарю Международной федерации велоспорта — француженке лет сорока. Почему-то было интересно увидеть реакцию именно француженки: интересно ж было, что такого в Высоцком нашла Марина Влади.

Женщина надела наушники, послушала, а потом мне и говорит:

— Я, конечно, не понимаю слов, но это гений! Такого внутреннего страдания и вложенной в песню души мне не приходилось встречать у эстрадных певцов никогда в жизни.

Несмотря на то, что в доме бабушки и дедушки, где я рос в детские годы, пели всегда, самому мне, к сожалению, Бог не дал музыкального слуха, наверное поэтому собственное отношение к музыке вырабатывалось сложно и долго. И началось, как ни странно, с того самого муэдзина в Баку, который по утрам будил меня пением с минарета.