Группа Тревиля - [28]

Глава восьмая

Холтофф усмехнулся:

— Тогда бы никто не болтал, если бы у каждого был домик в горах, много хлеба с маслом и никаких бомбежек…

Штирлиц внимательно посмотрел на Холтоффа, дождался, пока тот, не выдержав его взгляда, начал суетливо перекладывать бумажки на столе с места на место, и только после этого широко и дружелюбно улыбнулся своему младшему товарищу по работе…

Юлиан Семёнов

«Семнадцать мгновений весны»

Зона, 5 июня. Сергей Бакланов по прозвищу Арамис. Бар «Пилов», истории о жизни. Сталкер Рублёв и Чёрный Сталкер. Бывают сумасшедшие герои, что спорят по ночам о формулах, а бывают те, что говорят о политике — вот они-то самые сумасшедшие и есть.

Ещё одного знакомца из прежней жизни я обнаружил в лабораториях.

Это был Базэн, в миру Андрей Баженов. Андрюша учился несколькими курсами младше нас и загремел в армию, вернулся и тут-то мы с ним познакомились.

Была у нас такая традиция — старшекурсники становились шефами над группами младших курсов того же номера. Шефство это было странное, часто приводившее к тому, что старшие сходились с прелестницами из младших групп. Случились, кажется, даже какие-то браки.

Андрюша держался особняком, и тут оказалось, что он тоже работает здесь.

У нас в университете были очень странные отношения — он меня полюбил. Нет, не в том голубом смысле, который сразу чудится теперь за такими словами. Нет, он просто смотрел мне в рот и старался мне подражать.

Это было поведением цыплёнка, который, вылупившись, увидел движущийся предмет и, приняв его за курицу, стал за ним ходить. Я знал, что это пройдёт, и не обращал на Андрюшу внимания.

Тут удивительно было то, что я занимался чёрте-те чем, а он был человек какой-то особой провинциальной порядочности, не очень мне приятной. Иногда он увязывался за мной на пьянки и был там удивительно неуместен. С одной стороны, он не делал никому замечаний, но то, что он сидел среди общего галдежа нем, слеп и глух и только улыбался — вот это всё портило мне (и другим) праздник. Я шпынял его, гнал — но его верность могла выдержать любое испытание.

Был Андрюша всегда одет в чёрное и всегда сохранял спокойствие, даже когда над ним подшучивали (в особенности над тем, что он был довольно толстенький). Если надо было бы определить его одним словом, я бы сказал — «кроткий». Да, именно кроткий. Это слово ему очень подходило.

Оказалось, что теперь он воцерковился, и в его личной комнате, куда он меня привёл, вся стена над кроватью была увешана иконами.

Под иконами на стене висел чёрный автомат. Когда брови мои поползли вверх, Андрюша только развёл руками. Выражение его лица как бы говорило: «На всё Господня воля. Мир этот так ужасен и жесток, я рад бы не соприкасаться с ним, но таково моё послушание — оно допускает в крайнем случае искоренение зла силой».

Искоренял ли он его уже и умеет ли вообще он обращаться с оружием — было непонятно.

Свободное время он посвящал чтению духовных книг и умел в случае необходимости приготовить превосходный обед, состоящий всего из нескольких блюд, но зато отличных.

— Я ем дома, — сказал он и указал на микроволновку. — Мне не нравится есть в баре. Там по большей части невоспитанные люди. Ужасные. Все и так-то Бога забыли…

Но в бар он меня всё-таки привёл и терпеливо высидел полчаса, чтобы снова скрыться в своей келье.

А бар тут был примечательный, и в несколько приёмов мне рассказали его историю. Андрюша Базэн рассказывал её скорбно, будто повесть о грехопадении, Атос — иронично, а Мушкет — с любовью. (Для Мушкета это вообще было любимое место в жизни — отрада дней его сталкерских суровых.)

— Мне братва хвалила разные места, — горячился Мушкет. — Вон гуру Успенский говорит, что бар в Зоне — всё равно что поэт в России. То есть он больше, чем бар. Это и гостиница, и филиал банка, и медпункт, и фактория для сбора артефактов, и клуб по интересам. Правда, он считает, что самый главный бар — это «Хардчо», но это всё из-за того, что все сразу вспоминают такие едальни, как «Боржч» и «Шти».

Это всё фигня, наш — лучше, и потому что чище, и потому что публика тут умнее, да и повара круче.

Назывался бар «Пилов».

Я сперва решил, что это экзотическая фамилия, или чья-то франшиза — скажем, неизвестной мне фирмы «Pivav Ltd», но нет, это оказался обычный плов, только искажённый в написании. Откуда-то пошла странная мода называть бары на Зоне такими причудливыми именами еды, причём обязательно искажёнными.

Бар «Пилов» основали таджики, которых наняли на строительство научного городка.

Таджики куда-то растворились — одни по привычке нанимались на тяжёлые работы в Зоне, служили отмычками, и, видимо, все сгинули в болотах и ржавых лесах. Другие мигрировали дальше на запад, продолжая копать котлованы. И выполнять нехитрую строительную работу. Честно говоря, все мои собеседники рассказывали об этих таджиках так, что я понимал — «таджик» название условное, то есть это просто восточные люди.

«Таджиком», вне зависимости от национальности, давно называли неприхотливого восточного человека, который ни на что не обижался, работал постоянно, прерываясь только на сон и все небогатые деньги переводил на родину.