Группа крови - [18]

На условиях, назначенных победителем.

И чего она взбесилась? Домработницы – ровесницы, к которой ревновала всегда, уже не стало. Живи себе, диссертацию высиживай. По интимной части ее интересовали только двадцатилетние аспиранты, так я этому не мешал, партком мешал…

В общем, разошлись без суда – ей не рекомендовалось как идеологическому работнику, а мне как офицеру милиции. И без того звездочки падали на плечи с опозданием… Да мне и ни к чему была свобода, регулярное употребление родного напитка избавило меня по крайней мере от практического интереса к дамам. Так чего разводиться, если потом не жениться? Слава Богу, детишек Он не послал.

А фамильные мои хоромы разменяли.

Мне – узкая и длинная, как вагон, двухкомнатная в бурой четырехэтажке, приткнувшейся позади социалистического небоскреба. По легенде в этих сравнительно скромных условиях жило некогда начальство охраны, сторожившей покой нашей Башни Избранных. Я, как дурак фантику, был рад, что остаюсь, в сущности, на своем месте. Тот же огромный гастроном с колоннами для стиля и шпикачками в продаже, когда повезет, та же вареничная на другой стороне, та же рюмочная, дверь в которую находили только местные.

Я и сейчас здесь, в своей двушке, перекрытия деревянные, выпиваю.

Ну, за здоровье.

* * *

А ей, некогда вселившейся в профессорский рай из панельной малогабаритки с видом на металлобазу… Вот решил на письме не материться, не привык, так ведь не удержишься! Ей пришлась впору тоже двухкомнатная – сорок жилых метров, доходный дом на Ордынке после капремонта. Сейчас миллионы стоит, точно…

Ну и доплата, а доплата за пятикомнатную в высотке была порядочная, вся, конечно, ей. Мы же не кто-нибудь, мы знаменитую фамилию носим, к тому же мы офицер и джентльмен. Любимая шутка пошлых идиотов – гусары с дам денег не берут.

Будь здоров, мент. Дурак ты оказался дураком. Будь здоров.

Сдавая свою шикарную ордынскую, да получая проценты с той доплаты, ловко вложенной, да какую-никакую пенсию… В общем, прекрасно живет марксистка-ленинистка в полюбившейся ей за последние лет десять Болгарии. Море, теплынь… А скучно интеллигентному человеку не бывает, говорила она мне снисходительно.

А мне бывает! Мне, например, без круглосуточного за углом будет скучно.

* * *

Какой-то грохот на лестничной площадке, наверное опять бомжи в подъезде дерутся… Или очередной капремонт начинают. Чего-то было на той бумажке, да я не прочел… Нет, это не на площадке, это у соседей… А их чего-то в последние дни не видно… Может, съехали, весь дом за последнюю неделю съехал…

И тут я все вспоминаю.

Поездки со смотровыми ордерами в толпе соседей куда-то еще дальше, чем эти выселки, к которым уже привык за годы… Заказ грузового такси и подъем в грузовом лифте обломков окончательно рассыпавшегося в поездке подобия мебели… Какая-то бумажка, в которой велела расписаться тетка из жэка, какая-то дата…

«Вниманию жильцов! Снос здания начнется в воскресенье, 22 октября. Просьба к этому времени вывезти из освобожденных квартир мебель и все другое имущество. ДЭЗ».

Кажется, сегодня.

* * *

Нет, не на лестнице этот грохот, это снаружи раздается второй удар – будто великан трахнул великанским молотком в стену. Вылетели стекла, один осколок попал в лицо, кровь залила глаза. Многовато оказалось – две бутылки на одного за вечер. Идти надо бы, а ноги не идут.

Перебрал.

Меня тащит по лестнице соседка, я ее раньше видел много раз, но никогда не обращал внимания на то, что она весьма и весьма фигуристая баба. Крови много вытекло, видно. Голова кружится. Да, приятная баба.

Вырубаюсь.

Она вытащила меня на улицу, и тут дом рухнул. На его месте поднялась огромная куча мусора, а над ней облако пыли.

Опять вырубаюсь.

В «скорой» она поехала со мной, еле уместившись на откидном боковом сиденье.

* * *

В конце концов, подумал я перед тем, как потерять сознание в очередной раз, если будет настаивать, завяжу пить.

Или хотя бы ограничусь.

Маленькая слабость Л

На старых участках метались под ночным ветром тени гигантских сосен – проклятый ветер вдруг поднялся такой, что раскачал эти деревья в два обхвата на уровне человеческого роста, и они двигались, скрипя и вздыхая, как шекспировский лес.

Когда поселок начинали строить, сосны уже были старыми, и их пощадили, не вырубили, хотя вообще стариков не щадили. За семидесятилетним Ш. приехали даже не ночью, а в сумерках. Другим будет наука… Б., стоя на своем крыльце в полосатой атласной пижаме, так и сказал: «Поделом старой сволочи. И некоторым подобным белогвардейским блядям пора следом… То-то, господа хорошие, пожалте-с бриться». Пузо Б. под пижамой выпирало, будто он был на восьмом месяце. Говорил Б. – да и писал, к отчаянию редакторов, – на собственного изобретения смеси матерного и старорежимного, мог себе позволить. Слова его разнеслись над пустой улицей, поскольку жильцы еще недостроенных по большей части дач попрятались на всякий случай. «Эмка» захлопала дверями, рыкнула мотором и, оседая колесами в мелкой пыли, тяжело покатила к шоссе.

И тогда ночью тоже поднялся ветер, вспомнила она. И сейчас так же пусто на улице, хотя ни за кем не приедут. Но время позднее. Пьяницы местные по домам приканчивают кто вторую, а кто бессчетную бутылку. Разве что какой-нибудь вовсе пропащий Т. встретится, бредет на станцию в ларек, торгующий для своих круглые сутки, – не хватило… Но к утру Т. о встрече забудет.