Группа Б - [5]

Хвастались бездной работы, близостью опасности, цифрами, показывали осколки разорвавшихся снарядов…

Все это было интересно, но не так, чтобы приятно для группы Б. Между группами шла глухая борьба из-за славы. Порой скрытый антагонизм прорывался в открытую войну, в язвительную переписку и взаимную пикировку, особенно едкую и злую до неугасимости между сестрами. Но теперь, после долгой разлуки, в атмосфере чувствовалось одно товарищеское благорасположение и — только… Надежда Карповна, врач, водила гостей по ободранному школьному зданию и показывала достопримечательности — новую печь, сложенную студентами, и неуклюжие двери, сколоченные из досок.

— Ничего не было, все — сами, — говорила она. — Печь — это Симонята собственными руками… правда, дымит, но она еще не обстоялась… Двери — это Макаркина работа…

— Не за эту ли заслугу Макарка напялил погоны зауряд-врача?

— Он имеет право: с третьего же курса…

— Гм… сомнительно…

— Его тут так и зовут крестьяне: капитан Макаров…

— Гм… Росту ему не хватает для капитана: шкалик…

— Но по хозяйственной части — гений.

— Ну уж… гений. Бабу нагайкой высек и уже — гений?

За обедом чуть-чуть повздорили из-за поваров. Криводубцы превозносили своего Моськина. Правда, пирог сооруженный им по случаю приезда гостей, быль чудом кулинарного искусства. Группа Б признавала это, но настаивала на том, что ее повар — Тужиков ворует меньше, а готовит ничуть не хуже.

— Приезжайте в наш Звиняч — мы вас не такой еще кулебякой угостим.

— Свиняч, — сказала Катя Петрова: — одно название чего стоит…

— Звиняч, — поправил густым басом высокий студент Михайлыч.

— Свиняч! — упрямо повторила Катя: — свинячая группа…

— Как это тонко, — вспыхнув, сказала сестра Осинина.

— И учено… — прибавила маленькая, остроносая, с темными усиками Гиацинтова: звин — по-малороссийски — звон и название «Звиняч» — одна поэзия… Во всяком случае — звучнее, чем Криво-дуры… то бишь… Криводубы.

— Господа, мешаете аппетиту! — с трудом, набитым ртом, сказал Михайлыч: — дайте поесть, а потом — филология…

— Михайлыч, милый! зачем вы пошли в свинячую группу? Оставайтесь у нас…

— Дайте прожевать, ей-богу!..

II. На месте

Длинный полковник в вязаной фуфайке, серый, весь из углов и ломаных линий, с маленькой, коротко остриженной головой, дивизионный интендант, был изумлен, огорчен, выражал тысячи сожалений и извинений: ей-богу же, он не знал, что школа уже отведена штабом под перевязочный пункт! Как же его не предупредили? почему ему не сказали? Студент? Никакого студента он не видел… Видел учителя, видел войта, видел, что школа не занята, — занял: не под открытым же небом оставаться ему со своей канцелярией.

Он мелкими, частыми шажками, словно подтанцовывая, метался из угла в угол, шумно вздыхал, ахал, охал, а Берг, рядом с ним, несуразно длинным, погнувшимся вперед журавцом, кругленький, чистенький, мягкий, наивно повторял:

— Мне же лично начальник штаба… сам… предоставил на выбор… я выбрал школу… Сам начальник штаба…

— И напрасно! и напрасно! — тонким, хворым голосом воскликнул полковник: — помещение сырое… гроб… У меня ноги, знаете ли, барометра не надо… Сырость ужасная…

Бурое лицо его с гусиным носом страдальчески сморщилось. Берг пожалел и почувствовал угрызение совести, что столь почтенного, больного человека приходится беспокоить. Вздохнул и сказал:

— Мы вас избавим…

Полковник остановился, откинулся корпусом назад и устремил на молодого человека в узких погончиках какого-то губернского секретаря взгляд, полный изумления:

— То есть… что вы думаете сделать? — спросил он голосом уже не хворым и не самым тонким.

— Нам же надо, полковник, устраивать где-нибудь перевязочный пункт.

— И устраивайте!

— Но…

— И устраивайте, голубчик! — более ласково, но твердо повторил полковник: — но меня, старика, уж оставьте в покое, прошу вас. Где мне при моем здоровье… вон какая канцелярия: два делопроизводителя (оба с университетскими значками), пять писарей, двадцать человек команды…

Этакую махину поднять — не бараний хвост…

Берг стал догадываться, что полковник не так хвор и слаб, как прикидывается, и вщемился, по-видимому, очень крепко в чужое место. Он выбрал комнаты получше, мене разоренные, забрал обстановку у учителя, а его с семьей загнал в крошечную каморку без окон, рядом с кухней, — а сейчас отнюдь не намеревался принимать на себя вину в ошибке и последствия, из нее вытекающие. Это было ясно.

— У вас, полковник, двадцать человек команды, — сказал Берг, вставая с зеленого бархатного диванчика, отобранного у учителя, — двадцать?

— Двадцать, двадцать! так точно-с!

— А у меня, — ответил Берг с расстановкой, снизу вверх глядя на полковника, вытянувшего к нему шею, как будто готового клюнуть его гусиным своим носом, — у меня, в группе Б, пятьдесят человек санитаров и команды. Засим… — Берг по-кавалерийски покачался на одной ноге, отставляя другую… — Засим, в той же группе Б имеется девять сестер… двенадцать братьев милосердия… два врача, два фельдшера… Кроме того, здесь же будет жить и наш уполномоченный, — он сейчас, правда, остался в группе А, — но жить будет здесь… Член Государственной Думы… статский советник… тоже прихварывающий не меньше вашего… Не могу же я поместить его в каком-нибудь хлеву…