Grunedaal - [14]

Эта история имела дальнейшее продолжение. Вместо того, чтобы передать созидание истории сообщества Лорихар, - оставалось доработать ее, исключив некоторые сомнительные интерпретации, - кандидатурам, предложенным Олехеном, я передал его в лабораториум Игата. Это был удар для Олехена. С этого момента, он стал использовать каждую мелочь, каждую неточность в текущей работе Йорвена, чтобы устраивать коллективные нападки на него: Олехен вообразил себе, что я рассматриваю практиканта в качестве своего "протеже". Некоторые из магистров были недовольны мягкостью наказания провинившегося, но я был непреклонен. Я прекрасно понимал, что наказал Йорвена больше того, чем он заслуживал, - я на какое-то время убил в нем историка и это причиняло мне боль. Мне пришлось силой утверждать свой авторитет на Ректорате и это только усугубило неприязнь части магистров к моим методам управления. Только тогда я понял, насколько я ошибся в Олехене. Я ошибся, согласившись быть Ректором, это занятие для флегматичного человека, такого как старый Валенен, или человека бессердечного, наслаждающегося властью, как Лорен или мой первый помощник. Теперь я уже не мог поступиться властью и строго следил за всеми работами, что велись в стенах нашей Школы: я не хотел допустить повторения случившегося. Почти все молодые магистры не взлюбили меня. Они думали, что я консерватор и тиран. Они ошибались: я мучился от того, что боялся допустить несчастье, подобное несчастью Йорвена или Лорена. Я больше не хотел ошибок и я стал машиной контроля и цензуры...

Практика у Йорвена после трагической развязки с заказом Лорихара шла из рук вон плохо. Почти все старшие магистры (конечно, кроме Игата, который все больше отмалчивался, грустно надувая щеки) жаловались мне на Йорвена. Больше всех упорствовал Олехен, которого приводило в ярость крайне прохладное отношение наказанного к обязательным торжествам и ритуальным действам. Они хотели, чтобы я заставил молодого Йорвена перестать быть бунтарем. Но я не мог этого сделать: я его сделал бунтарем потому, что запретил заниматься серьезным делом. Я ждал - непонятно чего, с тревожным сердцем ждал, видя как раскалывается человеческий монолит Школы, видя, как Йорвен, тот, кого я считал самым перспективным магистром, становиться похожим на приведение. Стали ходить слухи, что провинившийся намеревается просить Свободного изучения. Первоначально я этому не верил, думал, что подобные толки - неблагородное занятие Олехена. Вот, что я думал о своем первом помощнике! Начались разговоры среди старших магистров, что нужно препятствовать такому решению или исключить Йорвена как бунтаря из корпорации Изучающих. Мне это сильно не нравилось. Я попытался пресечь эти разговоры, упирая на то, что никому не будет позволено судить магистра как бунтаря, не имея никаких веских доказательств, и не о каком Свободном изучении не может идти и речи. Однако мои попытки приостановить отчуждение членов корпорации от Йорвена успеха не имели. Те, кто тайно симпатизировал Йорвену, испугались моего возможного гнева, те, кто ненавидел младшего магистра, посчитали, что я защищаю его. Ректораты превратились в скучные монотонные заседания, на которых старые магистры откровенно дремали, а немолодые - по-недоброму перемигивались и улыбались в ладонь. Вскоре я обнаружил, что в стенах Школы образовались настоящие фракции, противостоящие друг другу. Активное меньшинство поддерживало Олехена, требуя усиления дисциплины и соблюдения во всем традиции Школы, в том числе и своеобразно понимаемого коллективного управления. Пассивное большинство, группировавшееся вокруг Игата и Марена, презирали и одновременно боялись возрастающей власти Олехена. Они боялись и меня, так как по устоявшейся традиции первый помощник Ректора считался и его ближайшим сподвижником, последователем. Большинство выжидало, стараясь никак не выдать свое отношение к происходящим событиям. Я остался сам по себе. Наверное, меня поддерживал полностью только горбатый привратник...

Начались склоки и доносительства, - я выслушивал настоящие доносы, сохраняя каменное лицо, хотя внутри у меня все бурлило и кипело от ярости. Как низко пали люди, имеющие духовный сан! Доносы были настолько искусно построены, но вместе с тем прозрачны, что невозможно было обвинить доносчиков в доносительстве. Для этого надо было владеть искусством следователя, а не Ректора. На это у меня не было сил. Я смертельно устал от склок, от тяжести власти, от алчных амбиций людей, не понимающих в какую пропасть они толкают Школу. Делать выбор между этими фракциями - значит, только усиливать всеобщую вражду и недоверие. Это конец Школы и я это понимал. Единственным, хоть и не самым привлекательным выходом, была политика невмешательства. По сути это было самоустранение...

Когда проходила комиссия распределения, Йорвен попросил дать ему время на выбор. Это был тревожный знак. Я и Олехен поняли настоящую подоплеку такого решения: каждый сделал собственные выводы. Йорвен выжидал. По настоящему - он ждал, когда я дам согласие на Свободное изучение. Отчуждение, клеймо бунтаря, кличка "брата Ютиса", - все это толкало его искать свое будущее вне стен Школы. Олехен, - он уже не скрывал этого, - домогался воспользоваться такой просьбой и изгнать "бунтаря" из Школы, лишив сана. Я с тревогой ждал той комиссии, на которой Йорвену все таки придется делать свой выбор, определяться. Я не знал, что мне нужно делать и впервые я не знал, у кого спросить совета, с кем посоветоваться. Установившийся порядок вещей в Школе душил меня. С каждой весной моя астма обострялась и я задыхался. Бессонные ночи, постоянное напряжение, - все это сказалось на моем здоровье. У меня обострилась болезнь печени и я впервые надолго слег в постель. Олехен воспользовался моим положением (он соблюдал правила этикета и придворной лести, - его этикет и лесть стала для меня хуже змеиного яда). Он фактически захватил всю власть в Ректорате в свои руки. Его противники испугались моей болезни, олицетворением которой стал почти явно торжествующий Олехен. Как-то привратник, - человек не великого ума, но открытого сердца, - поведал мне, что в Школе начались разговоры. Что я вот-вот умру, - настолько я плох, - и вся власть перейдет магистру Олехену. Якобы он добился от меня соответственного завещания... Вряд ли это был донос (за последние года я уже научился разбираться в доносах): горбатый привратник не назвал ни одного имени. Он просто предупреждал меня, ибо сам был обеспокоен происходящими событиями...