Грудь четвертого человека - [18]

Ну, надо же: так мал Дальний Восток, что судьба забросила меня как раз в тот гарнизон, где служит Абрашин Лева!

Пей, да дело разумей. Абраша был знаменит, между прочим, тем, что хор под его управлением здорово пел красивую строевую песню "Рота бравая идет…". Оказалось, что Лева, прекрасно владеющий аккордеоном, научил этой песне весь учебный батальон. И на строевых смотрах батальон, выстроенный в "коробку", бывало, как грянет эту песню – сопки в такт маршировали! Офицерши и старшинши толпой сбегались слушать. Артисты ведь до нас не доезжали НИКОГДА! А телевидения нигде, кроме Москвы и Питера, еще не было…

Голубоглазый Лева, вернувшись, поступил в харьковский мединститут, окончил его, а потом, по слухам (впрочем, не проверенным) подался за бугор. (Уж не сюда ли?).

Казалось бы, пребывание в карантине должно было начисто исключить наше участие в общем кухонном наряде. В Советской Армии было принято почти полное бытовое самообслуживание. Только разве что ассенизация осуществлялась подрядной организацией, а все остальное – самими солдатами. Так, на кухню по специальному графику высылался суточный наряд: в кочегарку – топить печь под котлами, в варочный цех – помогать поварам при разделке и закладке продуктов, мыть котлы, разделочные столы, полы, в посудомойку – драить миски, ложки, бачки, чайники…

И вот, вопреки всякой санитарно-гигиенической логике, новобранцев, формально числящихся в карантине, то есть в изоляции, стали включать в состав этого – пожалуй, самого трудоемкого наряда.

Не только в кочегарку (что допустимо), но и к котлам и посуде. Так попал я в мой первый суточный наряд и… оконфузился: не выдержал непривычной нагрузки.

Столовая обслуживала 2000 человек, меня поставили в варочный.

Понадобилось выносить огромные, 40-литровые, кастрюли с помоями. Но так растерты были мои ноги, что каждый шаг причинял невыносимую боль. А повара подгоняют. А напарник злится. А работа не дает и дух перевести. Поздно ночью, едва дошкандыбав с партнером до помойки и вылив туда содержимое проклятой кастрюли, я сказал товарищу: "Больше не могу", повернулся и отправился в казарму. Да и туда еле дополз…

Утром со скандалом явились какие-то горлохваты, но я молча показал им свои страшные пятки – и они от меня отступились. Однако ведь как-то эти пятки надо было лечить. Пойти в медсанчасть я не мог: сапоги не налезали на мои напухшие, набрякшие ноги, не идти же босым по холоду. В естественных понятиях штатского человека, если

Магомет не в силах попасть к врачу, то врач обязан посетить Магомета на дому. После обеда желающие ежедневно строем отправлялись в медсанчасть. Я передал с ними просьбу к врачу: прийти ко мне в казарму. По моему разумению, он был обязан это сделать: ведь пятки у меня нарвали после оказанной под его руководством "медпомощи". Но мои гонцы принесли неутешительный устный ответ: в армии врач к солдату не ходит; мне надо – я и должен явиться к врачу самостоятельно, хоть ползком.. Это Мищенко, несостоявшийся мой начальник, так меня воспитывал. Не поверив,. я стал настаивать на своем, даже записку ему послал. Результат – тот же. А нарывы не проходят.

Наконец, кто-то из "товарищей командиров" догадался принести мне огромные валенки. И я, как мог, дотащился в них до медсанчасти, где сначала выслушал нудную нотацию шепелявого доктора, а уж потом получил долгожданное лечение.

Все-таки, карантин – это одно, а курс молодого солдата – нечто совсем другое. Нас распределили по батареям. Но я в огневом взводе пробыл буквально два-три дня: был переведен во взвод разведки.

Останься я в батарее – вся служба пошла бы по-другому. Кажется, лишь однажды успел побыть на занятии в артпарке возле пушки – намерзся на холодном ноябрьском ветру так,. что и вспомнить зябко. А ведь таких занятий у огневого расчета несколько в неделю, да и просто ухаживать за орудием, чистить его и смазывать – тоже задача не из легких и в мороз, и в зной. И на учения полевые пришлось бы выезжать гораздо чаще. Считаю, что мне со взводом разведки по какой-то неведомой мне случайности очень повезло.

Разведка в зенитном полку – это боевой расчет локаторной станции, группа визуального наблюдения за воздушным пространством, планшетисты, наносящие воздушную обстановку на карту… во всем этом я полный невежда, потому и объясняю столь косноязычно. Мне выпало быть в расчете локатора радиотелеграфистом. А все другое меня мало касалось. К нашему взводу были прикомандированы еще и полковые

"химики", которых обучали бороться с атомной, радиационной, химической опасностью. Весь взвод был в ведении начальника разведки полка майора Емельянова, а химики – в распоряжении начальника противохимической и противорадиационной службы. Но непосредственно взводом командовал лейтенант Андрусенко – спокойный, слегка лупоглазый чернявый парень. Было нас во взводе всего-то чуть больше двадцати человек, но чуть позже появился и еще один офицер, лейтенант Решетняк, добродушный украинский увалень, – его назначили начальником локационной станции. Помощником командира взвода стал уже знакомый читателю Фетищев, получивший звание младшего сержанта, через какое-то время его сменил такой же маленький и курносый Крюков.