Грозовой перевал - [2]

Он открыл глаза. Но ничего по-прежнему не изменилось. Светлые, обильно выкрашенные краской стены, высоко расположенные окна с решетками. Площадь этой камеры два метра шестьдесят сантиметров на два метра с половиной, если посчитать площадь, то выйдет все шесть с половиной квадратных метров. Вот такое целое измерение, но для одного. Он уже всё промерил тут и посчитал, времени было достаточно.

Он помнил день, когда его приволокли в эту камеру. Он отчетливо его запомнил, но уже сбился со счёта. Такого с ним раньше не случалось. Забыть день недели, это не про него. И всё-таки он все забыл и спутал. Они кололи ему какую-то сильную дрянь, и он тогда потерял счет этим дням, проведенным им в темнице. Несколько дней он провёл в «отключке» с сильными мышечными болями, которые выворачивали его суставы. Вот поэтому потом не было возможности узнать число. Никто ему так и не сказал дату. Календарей он не видел. И он окончательно потерялся.

Седые короткие волосы. Они у него уже давно седые, а то, что короткие – это местная мода или гигиенические требования. И седыми он сделал их однажды сам, так было нужно для конспирации. Тогда он долго жил в образе старика, и это ему прекрасно удавалось. Потом первоначальная пигментация так и не восстановилась, и часто он ходил с крашеными волосами. А красить приходилось тоже из конспиративных соображений. Теперь его никто не красил, тут это не принято, здесь многое не принято или запрещено.

Борода отрастает, и если разрешает администрация, то её можно оставить. Но обычно все просьбы к этой администрации выливаются в очередное унижение или просто в побои. Самой администрации этого заведения он не видел, его просто к ним не пускали, а любые просьбы были запрещены. Они здесь не люди, так, временные заключенные, пока аллах не призовет к ответу. Сколько он тут? Это он тоже знает приблизительно. Так, перелёт двенадцать часов. Потом тесный, пыльный «автозак». Это ещё пару часов, затем предварительная камера. Там их держали, как и всю дорогу, в мешках на голове. Потом его «прописали», то есть дружно и долго били. Это проделывали сразу несколько человек, они действовали как отработанный конвейер. Ещё от них разило спиртным. Пить в такую жару – это непостижимо! И он потерял сознание. Очнулся в своей новой камере. Потом его редко выводили, никогда не допрашивали, но часто колотили. Особенно отличалась женщина. Да. Именно она была неистовой в этом отношении. Но ему повезло, то, что случилось с другими, это его даже не коснулось.

Да, были и другие. Их привезли сразу с десяток, он увидел случайно, мельком. В Европе, на сборном пункте их было ровно шестеро. Он никого из них раньше не знал, теперь их имена заучил на память. Это все они сделали на всякий случай, надеялись, что тот, кто выживет, расскажет об участи остальных заключенных.

Одежда? Оранжевый тюремный костюм – брюки и куртка. Ещё майка. У него была синяя, но с рукавами. Можно было получить белую майку, но почему-то ему такую не дают. Стирать приходится самому. Тут есть прачечная, и грязное бельё собирает человек, который не разговаривает. Он знал язык глухонемых, поэтому спросил у обслуживающего человека всего один раз. Это увидели, он ещё не заметил, что в коридоре стоят камеры наблюдения. Потом его вывели и наказали. Потом вовсе лишили пайки.

Дневной рацион очень ограничен в ассортименте. Обычно, гороховое пюре с сосиской. Сосиска вообще сомнительного содержания. Это может быть птица или любое другое мясо животного. Для верующего, для мусульманина свиной фарш – это запрет, а тут этого будто бы не понимают. Картошка фри и другие радости «фастфуда». Такую кухню он раньше не признавал. Ему нравились обыкновенные каши, а тут желеобразное содержание ничем съедобным назвать невозможно. Свежих фруктов и овощей он не видел давно, вероятно, что с Европы.

Где-то вдалеке гремит гром. Это начался период проливных дождей. От накопившегося тепла становится только душно. Дождь снимет напряжение. Гром напоминает ему о доме. О том забытом, потерянном месте. Куда он так и не вернулся. Ещё ему показалось, что он находится в машине, которая везла его когда-то через горный перевал Саланг. Он тогда так и не спрыгнул на ходу, чтобы изменить свою судьбу. Гром всегда напоминал ему об этом.

Здесь для него это ничем не грозит. То, что в здании есть система кондиционеров, он знал. Но она тут отключена, её используют только для охранников. Те обычно находятся в служебных помещениях и в комнатах для отдыха.

Какая обувь? Легкие, темные туфли на картонной подошве. Похожи на советские сандалии, он хорошо помнил их, видел, когда был в СССР. Почему-то они даже не кожаные, уже стерлись. Им скоро придёт конец, они очень низкого качества. Есть ещё носки, но старые. Уже рваные в некоторых местах, а новых ему почему-то не дают.

Он молится, это нужно делать незаметно. Он закрывает глаза и мысленно видит листы Корана. А поклоны в сторону Мекки он решил отложить до лучших времен. Почему-то охрану бесит, что террористы, исповедующие ислам, часто молятся. Впрочем, какие они все «террористы»? Он может быть и да, но другие? В других он не уверен. Сегодня движение Талибан очень распространено, как и сами талибы.