Грозовой август - [7]
Они очутились на берегу Амура. В темной мгле шумел дождь, плескались черные, как деготь, волны. У ракитного куста хлюпала лодка, в ней сидел, вобрав голову в плечи, китаец. Мещерский сунул ему свой серебряный портсигар, торопливо вскочил в лодку.
— Ты не сделаешь этого! — крикнул Державин и в отчаянии выхватил из ножен шашку.
Китаец налег на весла, лодка нырнула в сырую ночную мглу...
Дед Ферапонт вначале рассеянно слушал сына, даже задремал, но потом встрепенулся, стукнул костылем о пол, гневно спросил:
— Как же ты не зарубил его, подлеца?
— Да вот так получилось, батяня. Не сумел... Шашкой не достал, а револьвера при мне не оказалось. Отговорить думал...
— Разиня!
Иволгин смущенно улыбнулся: как можно так дерзить генералу, перед которым стоят навытяжку целые полки! Заметив его смущение, Державин сказал, кивнув на деда Ферапонта:
— Крутой у меня родитель — критикует, невзирая на генеральские погоны. Он и костылем может врезать...
Генерал прислонился к стенке и долго сидел молча, разглядывая лейтенанта. Потом заговорил снова:
— Между прочим, когда мы вышли в сорок четвертом на государственную границу, вспомнился мне Мещерский. Захотелось спросить у него: «Что, господин штабс-капитан, погибла без тебя Россия?» Она не только не погибла — сама весь мир спасла.
— Не весь еще, — с сожалением заметил Иволгин. — Нет венца, как говорил наш дирижер Илья Алексеевич.
— Да, красиво сказал твой дирижер. Венца нет. Только нам теперь, пожалуй, не до украшений.
Дед Ферапонт приоткрыл глаза, повернул голову.
— Про рубаху мальчишка верно калякал, — сказал он. — Только нет ее на мне оттого, что немец в дом пришел.
— Про немца, батяня, говорить теперь нечего. Ты вот скажи, что с японцем делать?
— Я про него и говорю. Гляди не прозевай его, как того капитана.
— А все-таки?
— Отстань, не моего ума дело. Я тебе только по-нашему, на-охотничьи, скажу. Да ты и сам должон знать. Где волка бить надобно? В степных балках его бьют да в лесных сограх. Охотник не будет дожидаться, пока зверь в овечью кошару заберется. Дороговато это нам обходится, сынок. Дороговато... Вот ты и смекай, коль енералом работаешь...
IV
«Пятьсот веселый» остановился на станции Байкал. Иволгин дернул вниз вагонное окно, удивленно заморгал глазами. Перед ним разливалась, поблескивая небесной лазурью, зеркальная водная гладь. Справа к озеру подступали, отражаясь в прозрачной воде, зеленые горы. Все здесь было таким чистым и ярким — дух захватывало.
— Вот это красотища! — разом выдохнул он.
— Чудо природы, — заметил генерал и хитровато улыбнулся. — Недаром на сию благодать японцы зарятся. Близок локоть, да не укусишь.
Маленькая станция была переполнена матросами, повсюду чернели бушлаты, полосатились тельняшки, вились на ветру ленточки бескозырок, будто в морском порту, куда только что пришвартовался корабль. В стороне стоял длинный эшелон. На одной из теплушек было написано, видно для маскировки: «Достроим город юности — Комсомольск!»
У эшелона заливалась охрипшая гармонь и слышался дробный перестук каблуков.
Иволгин нащупал в кармане помятый червонец, сбегал к торговому навесу и купил пару копченых, коричнево-золотистых омулей. Назад шел вдоль матросского эшелона, внимательно оглядывая попадавшихся на глаза моряков. Присматривался неспроста. Еще в начале войны в Брянских лесах судьба свела его с матросом Чайкой, которому он многим был обязан, и теперь, завидев парня в бескозырке, он невольно думал: «А вдруг Чайка?» Конечно, он понимал: искать на этой станции Чайку нелепо, но мало ли какой случай может выйти? Моряков, видно, перебрасывают с действующих флотов на Тихий океан. В самую пору Чайке быть здесь.
Едва Иволгин подошел к веселому матросскому кружку, как свистнул паровоз и матросы с криком «Полундра!» устремились к эшелону. Один плечистый матрос, пробегая мимо Иволгина, едва не сбил его с ног. Фигурой он был как будто похож на Чайку: такая же крутая шея, оттопыренные в стороны, будто вывернутые, локти.
— Чайка! — крикнул Иволгин, рванувшись за ним.
Матрос вскочил на ступеньку вагона, обернулся, показав в широкой незнакомой улыбке редкие зубы, сказал глуховатым голосом:
— Обозналась, пехота. Чайки над Байкалом — вон они!
Из теплушек полилась песня:
С высокого берега, по которому был проложен железнодорожный путь, песня падала на зеркальную гладь озера и утихала, будто растворялась в воде:
Иволгин вернулся в свой вагон невеселым, задумчивым. Похожий на Чайку матрос разбудил воспоминания о первом военном лете — горьком, дымном.
...Утренний лес окутан густым сизым туманом. Березы и осины словно замерли, чуть слышно шуршали сосны, разбросав в стороны свои разлапистые ветви.
Спавшего на пахучей сосновой хвое Сережку разбудил прибежавший откуда-то Игренька — батькин конь. Он тревожно храпел, греб копытами землю.
— Игренька, Игреня-а, — потянулся к нему спросонья Сережка.
Конь притронулся губами к знакомой руке и сразу успокоился. Полегчало на душе и у Сережки: все-таки не один в глухом лесу.
В повести рассказывается о стойкости и морально-психологической закалке советских воинов, временно находящихся за рубежом нашей Родины.Книга рассчитана на массового читателя.
В книге две повести — «На Забайкальском фронте» и «Жизнь продолжается». В центре первой повести — советские солдаты, с честью выдержавшие все испытания и оправдавшие высокое доверие Родины в боях с японскими милитаристами. Вторая повесть посвящена бывшему забайкальцу, совершившему бессмертный подвиг в боях на подступах к городу Ленина, — Г. П. Масловскому. В очерках военных лет автор рассказывает о воинах-забайкальцах, которые в годы Великой Отечественной войны стояли в готовности к отражению возможной агрессии милитаристской Японии, а в августе сорок пятого принимали участие в разгроме Квантунской армии. Для массового читателя.
«Перевал» — советская литературная группа, существовавшая в 1923–1932 годах.
При испытании новой катапульты «Супер-Фортуна» погибает испытатель средств спасения Игорь Арефьев. Расследование ведут инспектора службы безопасности полетов Гусаров и Петриченков, люди разных характеров и разных подходов к делу. Через сложные сплетения жизненных ситуаций, драматические коллизии не каждый из них приходит к истине.
Новый роман Владимира Степаненко — многоплановое произведение, в котором прослежены судьбы двух поколений — фронтовиков и их детей. Писатель правдиво, с большим знанием деталей, показывает дни мирной учебы наших воинов. Для молодого летчика лейтенанта Владимира Кузовлева примером служит командующий генерал-лейтенант Николай Дмитриевич Луговой и замполит эскадрильи майор Федоров. В ночном полете Кузовлев сбивает нарушителя границы. Упав в холодное море, летчик побеждает стихию и остается живым. Роман «Дежурный по звездам» показывает мужание молодых воинов, которые приняли от старшего поколения эстафету славных дел.
Многие читатели знают Ивана Васильевича Вострышева как журналиста и литературоведа, автора брошюр и статей, пропагандирующих художественную литературу. Родился он в 1904 году в селе Большое Болдино, Горьковской области, в бедной крестьянской семье. В 1925 году вступил в члены КПСС. Более 15 лет работал в редакциях газет и журналов. В годы Великой Отечественной войны был на фронте. В 1949 г. окончил Академию общественных наук, затем работал научным сотрудником Института мировой литературы. Книга И. В. Вострышева «Зимой в Подлипках» посвящена колхозной жизни, судьбам людей современной деревни.
Размышление о тайнах писательского мастерства М. Булгакова, И. Бунина, А. Платонова… Лики времени 30—40—50-х годов: Литинститут, встречи с К. Паустовским, Ю. Олешей… Автор находит свой особый, национальный взгляд на события нашей повседневной жизни, на важнейшие явления литературы.
«Голодная степь» — роман о рабочем классе, о дружбе людей разных национальностей. Время действия романа — начало пятидесятых годов, место действия — Ленинград и Голодная степь в Узбекистане. Туда, на строящийся хлопкозавод, приезжают ленинградские рабочие-монтажники, чтобы собрать дизели и генераторы, пустить дизель-электрическую станцию. Большое место в романе занимают нравственные проблемы. Герои молоды, они любят, ревнуют, размышляют о жизни, о своем месте в ней.