Грозный год - 1919-й - [20]

Киров крикнул бородатому красноармейцу:

- Давно едешь, отец?

- Давно!.. Вторую неделю!.. Далеко ли до Астрахани?

- На санях еще неделю ехать... Много ли позади идет народу?

- Вся армия, товарищ, вся армия...

Дорога шла вверх, вниз, петляла вокруг сугробов, пропадала во мраке и снова выравнивалась. Шофер замедлил ход машины. В стороне от дороги горел костер, рядом стоял крытый брезентом фургон. Возле него суетились старик, старуха, мальчик, человек на костылях. В сторонке стояла женщина в старенькой шубенке, прижав к груди ребеночка.

Лещинский вышел из кабины, направился к беженцам, спросил, что у них случилось.

- Внучек умер, дорогой товарищ, внучек, - ответила старуха. - Хотим похоронить его в степи, а невесточка не дает. - И она кивнула в сторону женщины в старенькой шубенке, махнула рукой: - И не даст, она у нас упрямая.

- Поехали, - сказал шофер.

Лещинский нехотя вернулся назад, забрался в кабину, и машина тронулась.

- Что там случилось? - спросил Киров.

- Ребеночек замерз. Грудной ребеночек.

- Беда, - вздохнул шофер.

- Как там мои? Как они пробираются по этим снегам? - вслух произнес Лещинский.

- А кто у вас? - спросил шофер.

- Жена и двое детей...

- Эх, горюшко, - с грустью сказал шофер.

Эта неожиданная ночная встреча с беженцами так поразила Лещинского, что он долго не находил себе покоя в кабине. Глаза его были устремлены на дорогу, освещенную фарами. Губы шептали что-то бессвязное. Потом он вытащил из нагрудного кармана гимнастерки записную книжку, карандаш и стынущими на морозе пальцами стал выводить на крохотных листках одному ему ведомые каракули. Строка набегала на строку, рифма опережала рифму.

Вскоре стало светать.

Прошел обоз с беженцами, потом два небольших отряда из остатков 1-й и 2-й стрелковых дивизий. Проехал старик на ослике, положив перед собою поперек седла туго набитый мешок сена.

Вдруг машина остановилась перед сугробом, возвышавшимся посреди дороги. Из него выглядывало дышло телеги. Киров и Лещинский взяли лопаты и пошли к сугробу. Одна за другой останавливались и остальные машины. Все брали лопаты и шли помогать.

Разбросали снег, песок и вместо телеги откопали броневичок. Подле него, прижавшись друг к другу, лежало шесть трупов красноармейцев, и среди них - водитель, в кожанке, в шлеме, в новеньких коричневых крагах.

Атарбеков растерянно осмотрелся.

- Не вижу коней, - сказал он.

- Да, коней не видать, - сказали шоферы.

- Видимо, броневик они тащили на себе, - предположил Киров. - Устали и заснули, как богатыри.

Все обнажили головы и долго стояли над трупами замерзших красноармейцев.

И снова машины пробивались сквозь снежную мглу. Чем дальше, тем все чаще приходилось останавливаться. На дороге лежали трупы, разбитые телеги и фургоны.

Но вот горизонт почернел. Это по степи двигался огромный поток людей. Ехали фургоны, телеги, брички, запряженные верблюдами, лошадьми, волами. Колонна машин остановилась.

Красноармейцы, женщины, старики и дети как можно скорей старались добраться до места стоянки автоколонны. Многие из них на руках или носилках несли раненых и тяжелобольных.

Толпы бойцов и беженцев окружили членов экспедиции. Со всех сторон тянулись руки. Просили махорки, хлеба, спичек, сапоги, шапки, рукавицы. Наперебой задавали вопросы. Спрашивали о Москве, об Астрахани, о положении на фронтах. С ненавистью вспоминали Сорокина, развалившего 11-ю армию. Бранили нынешних руководителей Реввоенсовета Каспийско-Кавказского фронта.

Степь гудела от разноплеменного говора. То тут, то там шли митинги. Бойцы потрясали в воздухе винтовками. Выхватывали из ножен кривые кавказские сабли. Клялись отомстить кадетам за смерть товарищей, за сожженные станицы и аулы, за муки, которые пришлось перенести в калмыцкой степи.

- Смерть Деникину! - неслось из конца в конец пустыни. - Смерть кадету!..

С каждой минутой прибывали все новые и новые толпы. Каждый стремился пробиться туда, к головной машине, где развевалось Красное знамя Советов и где речь перед бойцами Кавказской армии держал товарищ Киров.

- Даешь Кавказ! - кричали красноармейцы. - Смерть Деникину!

- Смерть Деникину! - эхом отвечала пустыня.

Киров распорядился открыть ящики с махоркой и оделить табаком красноармейцев. Были розданы также сухари, сахар и другие продукты.

На радостях стали разжигать костры. Варили суп, кипятили чай. Над пламенем костров обогревали окоченевшие руки, трясли нательные рубахи.

Пока Атарбеков и Лещинский искали взводных, ротных и батальонных командиров, показалась конница Боронина, а вслед за ней - колонна красноармейцев, собранная им в степи из остатков почти всех четырех стрелковых дивизий армии.

Ивана Макаровича Боронина хорошо знали в армии и любили как боевого командира полка. Встрече с ним рад был и Киров.

Снова пришлось открывать ящики с махоркой, раздавать сухари и сахар.

Вскоре все пришло в движение. Выкрикивали названия полков, бригад, дивизий, фамилии командиров. Отец окликал сына, брат - брата, товарищ товарища... Когда все выстроились в одну шеренгу, растянувшись на добрую версту, Киров вместе с Борониным сделал смотр собранного войска. Окруженные группой командиров, комиссаров и членов экспедиции, они шли вдоль шеренги, внимательно вглядываясь в лица красноармейцев. Киров останавливался чуть ли не перед каждым, думал: "Дойдет ли обратно до Кизляра?" Перед ним стояло до удивления пестро одетое, вернее, полураздетое войско. Обуты были кто во что - кто в офицерские сапоги, кто в калоши, кто в самодельные валенки из какого-нибудь пестрого одеяла. И одеты были кто во что - кто в шинель, кто в полушубок, кто в пальто, кто в черкеску...