Грозные годы - [37]

Гаврош больше не мог заснуть. Он встал и подложил в печь дров. Когда огонь разгорелся, Гаврош подошел к спящей Хайке, поплотнее укрыл ее одеялом и сел рядом с ней точно так же, как она чуть раньше — около него. Он с нежностью смотрел на ее загорелое лицо, черные густые волосы, упавшие на чистый лоб. Эта девушка, которую он так любил, с удивительным мужеством переносила все трудности партизанской жизни, на которые обрекла себя во имя своей любви. Конечно, при этом большую роль играл и ее твердый характер, не позволявший ей ни при каких обстоятельствах выказывать слабость. Из-за ее характера у них с Гаврошем раньше нередко случались размолвки, никогда, впрочем, не длившиеся больше нескольких минут. И Хайка, и Гаврош знали, что не смогли бы прожить друг без друга и что любовь — великое счастье, которое нужно беречь. Давно известно, что любовь делает человека лучше, добрее, благороднее, и сейчас Гаврош спрашивал себя, не это ли чувство к Хайке руководило им, когда он в свое время отпустил двух пленных итальянцев, показавших ему фотографии детей. Присутствие девушки оказывало благотворное воздействие на Гавроша, но в то же время его снова стали одолевать новые, тревожные мысли. Вот и сейчас воспоминание о том бое вызвало в его памяти картину трагической гибели дяди Мичо и Драгослава Ратинацев, и Гаврошу пришло в голову, что то же самое может произойти с ним и его Хайкой.

Он снова подумал об отце. Утром, когда они с Шилей узнали, что Верховный главнокомандующий со штабом должен переправиться через реку Прачу, всего в нескольких километрах отсюда, и что вместе с ними пойдет белградский батальон, усиленный ужицкой ротой и прачанским отрядом, Гаврош вновь попросил Риту разрешить ему наведаться в белградский батальон, чтобы там хоть что-нибудь узнать о Горчине и отце. Ему неожиданно вспомнился Ритин взгляд — хмурый, исподлобья. Раньше она никогда так не смотрела на него.

— А что обо всем этом думает Хайка? — спросила тогда она.

— Не знаю.

— Тебе, видимо, хочется всю семью собрать в роте!

— Но ведь я могу никогда больше не увидеть их!

— В штабе батальона мне уже сделали замечание из-за тебя.

Гаврош изумленно поднял брови.

— Что, тебя это удивляет?

— Кажется, я не совершил ничего предосудительного...

— В штабе мне сказали, что я слишком снисходительна к тебе... что ты — «моя слабость».

— Мы с Хайкой относимся к тебе как к сестре... Что же касается нашей любви, то это дело только мое и Хайки! — резко ответил Гаврош.

После утреннего разговора с Ритой Гаврош пошел в белградский батальон. С ним отправился и Шиля. В батальоне Гаврош узнал, что Горчин находится на высоком холме за селом, где оборудован наблюдательный пункт; с той стороны ожидалась атака немецких лыжников.

Гаврош и Шиля долго, с трудом поднимались на холм по обледеневшей тропинке. Наблюдательный пункт оказался утоптанной в снегу площадкой, незаметной снизу из-за нагромождения больших валунов. Горчин лежал за одним из камней на подстилке из еловых веток, рядом стоял трофейный немецкий пулемет. Гаврош негромко окликнул брата. Они бросились друг другу в объятия.

— Откуда ты здесь взялся? — воскликнул Горчин.

— Я все время искал тебя и вот наконец нашел!

— А мне кто-то говорил, что тебя видели в Рудо, — сказал Горчин, радостно улыбаясь.

— Так ты что же — один тут решил с немцами воевать? — кивнув на пулемет, пошутил Гаврош.

— Мне приказано прикрыть батальон в случае неожиданного нападения немцев. Впрочем, я думаю, мы скоро двинемся дальше.

Они все еще стояли обнявшись. Гаврош рассказал брату о встрече с Хайкой и о том, что теперь они в одной роте. В эту минуту у подножия холма разорвались три снаряда, один из них попал в старую высокую ель, и она с треском рухнула, взметнув снежную пыль.

— Значит, вы с Хайкой здесь, — медленно произнес Горчин. — Теперь бы узнать что-нибудь об отце...

Гаврош печально покачал головой.

— Остается надеяться, — проговорил он, — что отец примкнул к космайскому отряду или к Испанцу — Лекичу, который со своей группой все никак не догонит бригаду... Хотя нет, вряд ли он у Лекича, — добавил он, подумав, — В то время, когда отец уходил из Земуна, Испанец был далеко. Если только позже они встретились...

Вглядываясь в лицо брата, Гаврош подумал, что они так давно не виделись. За это время Горчин похудел, осунулся, на лбу и возле уголков глаз появились морщинки, лицо загорело и обветрилось. На Горчине была хорошо знакомая Гаврошу офицерская шинель отца, немецкие сапоги, на голове кепка с приколотой к ней звездой. Гаврош улыбнулся, увидев выглядывавший из кармана шинели уголок ученической тетради; он вспомнил, как они с отцом подшучивали над Горчином, который тайком писал стихи.

— Хайка давно вместе с тобой?

— Я встретил ее в Рогатице. Ты знаешь, она стала настоящей партизанкой!

— Очень рад за вас обоих. Мне бы тоже хотелось с ней увидеться, да, видно, не удастся. Ведь скоро мы должны идти дальше...

— Я очень боюсь за отца, — сказал Гаврош. — Наверное, еще никогда мне так недоставало его, как сейчас. Сколько раз я упрекал себя за то, что редко находил время, чтобы поговорить с ним. Так никогда и не высказал ему, что он значит для меня и как я горд тем, что он — мой отец. К сожалению, некоторые вещи начинаешь понимать слишком поздно...