Грозное время - [105]

– Понял.

– Слава те, Господи… Это – раз. Доброхоты мои из ляхов не отстанут николи от меня. Золото все одну цену имеет, – царь ли Московский, великий ли князь Иоанн его пошлет:… Я, слышь, просто великим князем стану величаться… Шляхта православная, мелкая, что от панов стонет, голодает, слезы кулаками трет, – та без посулов, по совести давно моя. Все знают, как я простых людей люблю… Как сильным воли не даю никогда… Головы боярам срезаю, чтобы руки у них не цапали… А кто кричит, что я о власти одной думаю – не о благе христианства, тот и язык прикусит, как ему скажут: «Сам Иоанн Васильевич, грозный Московский царь и победитель, венец с себя снял многозубчатый да и воздел его не на главу сына юного, глупого, не навыклого еще к царству, а на главу крещеного татарина… И за что? За службу его верную, понятливую…» Вот, и тут добро выйдет… Поймут паны, что если я, отец, временно даже старшего сына, в совершенные годы и разум не пришедшего, царем не ставлю, как же им его в крули себе выбирать? А прямо им сказать: не дам сына, меня зовите! – не годится мне то… Понял?

– Ты говоришь – как не понять, государь!

– Ну, так дале слушай… Волком зовут меня… Только и дела, мол, у меня, что воевать, земли чужие у слабых соседей отымать… Того не знают, что мне Ливония дороже ока во лбу… А от трона отойдя, – я и от прежней войны ото всякой будто отошел… Каков я воевода – мир знает. Как полячишкам не пожелать меня? А я к тому же на свободе такие петли на Сейму их безбожном заплету, что все перекусаются безмозглые паны… Истомлю их до последнего… И то уж там люторы с католиками без ножа за стол не садятся, в храмах Божиих режутся… А мы еще им жару-пару наддадим… Выберут меня не выберут, а приведу я ляхов к тому, что от ветру валиться станут. Не добром, так силою, а прикреплю те две сарматские короны – к нашим всем…

– Дай Господь, государь!

– Сам плох – не даст и Бог… Знай, Саинушка… Ежели, боясь руки моей тяжелой, захотят-таки поляки Федора, – мой же он сын… Тоже от меня не отвертятся… Насулить можно врагам с три короба. А получат лишь то, чего сами возьмут, если силы станет… И для того – нужно мне на троне нашем, для надзора верховного, для страху боярского, иметь человека верного. Иного не знаю, как тебя. Царской ты крови, хоть и агарянской, но старого рода… Твои деды – всей почитай Русью владели, ханы Золотой Орды… Большие были лыцари…

– Правда, государь!

– У-у-у! Какие большие… С пустыми руками, почитай, в кибитках пришедши, весь христианский мир под нози себе покорили…

– Да, правда, государь!

– И если бы деды мои их, окаянных, не вздули хорошенько, по сию пору, гляди, басме бусурманской цари бы крещеные кланялись; калмыцким рожам вашим – дани несли бы да выкупы…

– Да, правда, государь… – совсем иным тоном произнес Саин.

А Иван, улыбнувшись слабо, продолжал:

– Ну, так слушай: теперь ты знаешь главное. Так и веди свое дело… Погорделивей с боярами. Чтобы боялись тебя…

– Не меня, а тебя бояться станут. Кого хочешь ты им посади, все равно! – желая поправить предыдущую ошибку, живо отозвался Саин.

– Ого, сладко поешь, царек… нет, что я?! Отныне ты – царь… как бы… Ну, Симеон, скажем, Бекбулатович, великий князь и царь всея Руси… А на место твое, в Касимов-городок, кого пока посадить, как скажешь?

– Буда-Алия-салтана – младшего брата моего, коли тебе не супротивно, государь…

– Можно бы, да молод больно. Бабы да муллы вертеть станут царством. Он ни меня слушать, ни сам править не сумеет. Погодим. Подрастет – посажу его, не мину… А покудова – Кучумова родича, Мустафу-Алия повеличаем. Сибирь теперь мои воеводы Строгановы «задирают»… Городки ставят… Инородцев к нам зовут… Вот те и пойдут охотнее, как прослышат, что ихнего Кучума родич – в таком почете на Руси, царьком на Касимове… Ну, вот на один раз – будет с тебя. Ступай, о купели хлопочи… Дело налаживай… А я и ризки тебе изготовлю золоченые… Да, чай, недолго ждать отцу с матерью твоим придется? Как окрестят тебя, из купели вылезешь, и зубки у младенчика нашего резаться почнут… Так мы и на зубок приготовим… Ха-ха-ха…

И в первый раз за много лет снова рассмеялся Иван, забытым, старым, веселым смехом своим.

И Саин смеется.

– И! Не надо, государь! Много видал я от тебя милостей. Не стою даже.

– Ты не стоишь – я стою… Кто дает, того и правда. Кто берет – тому молчать…

– Так и тебе бы, царь, не много толковать со мной надо. Богатый дар я дал тебе… Отдарил ли ты? – спросил смело Саин, видя веселость царя.

– Ты? Мне? Дар? И я не отдарил? Мелешь что-то несуразное! – сразу нахмурясь, произнес Иоанн.

– Не угадал, государь. Душу свою всю, сердце благодарное тебе я в дар принес… Ты – землею, казною отдариваешь. Не можешь ты своего сердца царского, души высокой – одному Саину, царевичу татарскому, отдать… Понимаю я… И не жду… Так и деньгами помене дарил бы… Не так бы было совестно, словно я любовь и дружбу мою на вес золота продаю…

Молча привлек Иоанн Саина, вторично коснулся его волос поцелуем и слегка оттолкнул от себя.

– Ступай… Дожидаются люди, гляди… К крестинам готовься… А там – и царем Московским посажу… Силу – себе оставлю, а заботы разные пустые, досадные, докуку царскую, – на тебя возложу, вместе с бармами… Ходи всюду, по храмам, в Думу, везде. Принимай, отпускай послов с честью… А я с ними потихоньку стану дела вершить. Что ныне мне, как царю, не пристало, – у нас тогда сойдет; как потолкуем с глазу на глаз. Ну, ступай. Зови народ ко мне.