Грозное лето - [12]

— Не стращаю, а предупреждаю. Я не намерен терпеть позор, который ты можешь навлечь на нашу семью, на имя отца своей идиотской бравадой. Ты — священнослужитель или думский паяц из левых, позволь поинтересоваться? — спросил Александр.

— Перестаньте, петухи, — сказал Михаил и, закрыв тетрадь, свернул ее в трубочку.

Василий разъярился, сделал несколько крупных шагов по гроту, о чем-то думая. И вдруг сказал Александру, остановившись против него:

— Александр, я знал всегда, что ты — верноподданный власть имущих и готов отправить в околоток всякого, кто с тобой не согласен. И мы с тобой уже схватывались, когда ты был кадетом, а я — семинаристом. Но с тех пор много утекло воды в нашей речке, которая, кстати, так хотела тебя проглотить в свое время, да не управилась. Однако жизнь — не речка, ее течение посильнее, и тебе рано или поздно придется расплачиваться за свои солдафонские, а точнее — жандармские привычки и образ мышления. Но имей в виду: горькая то будет расплата, безутешная, и тогда всяк порядочный человек, как ты говоришь, протянет тебе руку, в которой будет камень.

Александр вспылил:

— Ты, длинногривый пророк, я требую прекратить болтовню! Или я вынужден буду предпринять такие меры, после которых ты забудешь и мать родную, — повысил он голос и схватил папиросы Василия, да тотчас же бросил их на стол, будто обжегся.

Василий побагровел от ярости, в глазах его зажглись такие огоньки, что вот-вот, казалось, они брызнут раскаленным металлом, и сгреб Александра за грудь своей медвежьей лапой и прогудел в лицо басом:

— Ваша благородь, я не солдат, над которым вы привыкли издеваться, и могу постоять за себя. Ясно я излагаю свои мысли?

— Господа, милостивые государи, вы не сошли с ума? — спросил Андрей Листов и хотел разнять братьев, да Александр изловчился и дал Василию пощечину.

— Чтобы впредь знал, как положено вести себя в порядочном обществе, — сказал он и закурил свои папиросы.

Василий сначала смотрел на него непонимающими, широко раскрытыми глазами, хотел что-то сделать с ним, но раздумал и, закрыв лицо руками, внятно произнес:

— Подлец. Я никогда тебе этого не прощу.

И тихо стало в гроте, и отчетливо прозвучал голос Михаила:

— Александр, извинись.

Александр провел рукой по одной щеке, по другой, как будто его ударили, потом достал белоснежный платок, вытер высокий повлажневший лоб и извинился:

— Прости, Вася, я погорячился.

Василий ничего не ответил, а снял с себя большой серебряный крест и положил его на стол, затем снял подрясник, свернул его и тоже положил на стол и стал семинаристом — в сапогах и в серых суконных брюках, в черной косоворотке с медными пуговицами, высокий и стройный и даже элегантный, и лишь небольшая черная бородка его и негустые усы да еще грива выдавали в нем священнослужителя.

— Вот так, поручик. С твоей помощью я не буду теперь петь «Боже, царя храни», — произнес он дрогнувшим голосом и саженними шагами вышел из грота.

Все случилось так вдруг, что никто не нашелся, что и сказать ему. Уж такого даже Михаил от него не ожидал и удивленно покачал головой.

Андрей Листов попытался вернуть Василия и крикнул:

— Вася, не дури! Вернись!

Василий не вернулся, и Андрей Листов с горечью и обидой сказал Александру:

— Эх, Сашка, никогда не предполагал, что ты способен на такое хамство. — И, взяв крест и подрясник, выбежал из грота.

И наступила тишина. Грачи будто тоже были потрясены и приумолкли или улетели куда-то на попас, и только какая-то сорока-стрекотуха, взобравшись на самую макушку белоствольного тополя, кричала там часто, всполошенно низким, как бы охрипшим, голосом, а потом и она умолкла.

Михаил поднял голову, посмотрел на тополя и увидел парившего над ними орлана — большого, с кофейно-темным подпалом на крыльях, с немного вытянутой головой и острым, изогнутым клювом, как бы приготовившимся схватить добычу. Но добычи не было.

— Пугни его, — сказал он Александру.

Александр вышел из грота, увидел орла и выстрелил из нагана.

Орлан шевельнул могучими крыльями и круто ушел ввысь.

— Я думал, что ты сшибешь его, — заметил Михаил.

— Ты уже совсем зачислил меня по разряду идиотов.

— По разряду идиотов — нет, по разряду фельдфебелей — да. Учишься в академии, а ведешь себя, как наш дед-урядник, — сказал Михаил и спросил: — Это и все, чему вас там наставляют, офицеров русской армии? А по окончании академии, когда ты получишь штабс-капитана, в две руки будешь бить? Видела бы это мать! Или Верочка…

Александр ходил по гроту, курил и думал: да, с Верой теперь все будет иначе, она конечно же узнает, что тут случилось. Что он скажет ей, как объяснит свой поступок? Крутым нравом? Вспыльчивостью? Невоспитанностью? «Ничем. Поступок действительно хамский, Андрей Листов прав», — рассуждал он и решил: уехать в Новочеркасск, сесть на поезд и никогда больше сюда не приезжать. «Надежда права: здесь нам делать нечего, в провинции», — заключил он и сказал Михаилу:

— Прощай, я сюда более никогда не приеду.

— Садись, поговорим, коль не ушел.

— Нам не о чем говорить с тобой. Я заранее знаю, что ты мне скажешь: чтобы я читал Маркса, Плеханова и так далее.