Грозное лето - [49]

Мимо батареи стали проходить раненые. Они брели медленно, грязные, в порванных и залитых кровью гимнастерках и брюках. У многих на обмусоленных колодочках белели медали и желтели ленточки, свидетельствующие о прежних ранениях. Лица последних были спокойно-суровы, они не выпячивали напоказ своих ран, как это делают обычно бойцы, впервые получившие увечье, шли в тыл как бы нехотя, зная, что через месяц, а может быть, и того менее они вернутся вновь в окопы.

– Что там? - нетерпеливо спрашивали их артиллеристы.

Отвечали редко, больше говорили:

– А дьявол его поймет...

Измученным и изуродованным людям было не до рассказов, к тому же и место для этого было неподходящее. Встреть ты их подальше в тылу, скажем, в Шебекинском урочище, где реже ложились немецкие снаряды, - вот там уж они вам порасскажут, быль сдобрят умопомрачительной небылицей, про раны свои забудут, но попробуй только разобраться, кто же из них самый главный герой!..

Убедившись, что от раненых им все равно ничего не добиться, артиллеристы вернулись к своим пушкам. Вскоре на поле они заметили пехотинца. Он бежал не слишком быстрой трусцой, подгоняемый страхом и им же сдерживаемый. Иногда он пытался залечь, но тут же поднимался и вновь бежал. Гунько, наблюдая за ним, невольно расхохотался и не понял этого своего состояния: обычно при виде бегущего стрелка он испытывал страшную ярость, смешанную с испугом и еще каким-то знобящим, неприятным чувством.

"Новичок!" - быстро определил он по неизношенной зеленой гимнастерке. Солдат намеревался проскочить мимо батареи в тыл, но был встречен самим старшим лейтенантом. И уж как ему, бедняге, не хотелось показать перед офицером свою позорную трусость, да губы выдавали - тряслись непрошено...

Солдат был худенький, похожий на затравленного зверька. Глаза его бегали.

– Дрались до последней возможности, - оправдывался он, - все, почесть, на месте полегли... гансов да фрицев этих наложили - страсть одна... видимо-невидимо... А он, проклятый, все прет и прет... Ну, мочи не стало, я и того... подался, значит...

– Ладно, перестань врать! - резко остановил пехотинца Гунько. -Ложись вон у первого орудия, да смотри у меня, не вздумай бежать!..

– Да что вы, товарищ старший лейтенант, разве я... - обрадовался боец и, высмотрев воронку, упал в нее, воинственно щелкнув затвором винтовки.

Из-за Шебекинского леса волна за волной выплывали наши штурмовики и с мощным ревом проносились над рекой. Из-под их крыльев вылетали ракетные снаряды, оставляя позади себя белые дорожки. Начала бить по переправе и наша дальнобойная артиллерия. Обратно самолеты проносились так низко и с такой стремительностью, что у стоявших на земле людей захватывало дух. Навстречу им, из-за леса, тучей надвигались косяки все новых и новых эскадрилий бомбардировщиков, повыше которых, точно мошкора, вились сотни истребителей.

А еще выше шли воздушные бои. Наши самолеты летели и пикировали, не обращая внимания на сплошные облачка разрывов зенитных снарядов. Там, где они бомбили, до самого неба поднималась стена пыли и дыма.

И все же немцам удавалось наводить понтонные мосты, по которым проскакивали их танки.

– Огонь!.. Огонь!.. - не переставая командовал Гунько.

На батарею, пыля и выбрасывая из выхлопных труб клубы черного ядовитого дыма, двигались пять вражеских танков. Окрашенные в грязно-желтый цвет, они ползли по изрытому полю, приземистые, покачиваясь на брустверах траншей и окопов. Один из них, особенно большой и какой-то квадратный, приостановился, шевельнул непомерно длинным стволом и выстрелил. Снаряд разорвался неподалеку от третьего орудия. Танк двинулся дальше, но тут же качнулся всей своей громадиной, и из его кормы хлестнуло пламя. Гунько посмотрел влево: из-за перелеска мчалось несколько советских танков. Из ствола орудия одной машины еще струился дымок...

– Наши!.. Наши танки!.. Наши!.. - закричали на батарее. - Милые!

Приземистые красавцы танки, стреляя на ходу, стремительно прошлись по полю и скрылись в сосновой роще; они заходили во фланг прорвавшейся группировке врага. Теперь кроме большого танка горели еще две машины неприятеля. Два уцелевших немецких танка продолжали ползти в сторону батареи. Гунько снова открыл огонь. Один танк резко остановился. Из него красновато-желтым мечом рванулось пламя. Второй продолжал стрельбу. Раздались стоны раненых. Пехотинец, залегший впереди первого орудия, вставлял обойму за обоймой, расстреливая немецких десантников. Был убит наповал наводчик второго орудия Федя Жаворонков. Он лежал, обняв лафет своей пушки. Батарея, оставшись с двумя орудиями, продолжала сражаться. Один снаряд, выпущенный наводчиком Печкиным, угодил в башню немецкого танка. Танкисты повыскакивали из люков, как сурки из задымленных нор, но были немедленно расстреляны советскими пехотинцами, ожесточившимися до крайности.

"Держатся!.. Молодцы!.." - мелькнуло в голове Гунько.

Тяжелый немецкий снаряд, прилетевший, очевидно, с того берега, разорвался на огневой позиции. Третье орудие и его прислуга взлетели на воздух. Там, где только что стояла пушка, теперь дымилась огромная воронка. Вслед за первым снарядом с того берега прилетел второй, третий... Но они уже взрывались позади батареи. Минут пять перед позицией Гунько было пустынно. Отчетливо слышались гул авиационных моторов и неумолкающая трескотня пулеметов.