Грозная туча - [63]

— А тут подоспеют еще к Витгенштейну наши ополченцы из Петербурга, Новгорода и Пскова! — заметил Крылов.

— Знаете что, Иван Андреевич! — перебил его Батюшков. — В то время, как неделю назад выступал из Петербурга первый отряд нашего ополчения, Наполеон был уже в Кремле и занял дворец наших царей.

— Разве французы вступили в Москву третьего сентября?

— Они вступили еще второго — следом за выходящими из Москвы нашими войсками. Но Наполеон въехал в Кремль только третьего сентября после полудня.

— Кто мог подумать, — покачал головой Крылов, — что французы уже хозяйничали в Москве в то время, когда митрополит благословлял иконой Святого Александра Невского наших ополченцев, а генерал Бегичев, подняв этот образ, говорил им: «Клянитесь, ребята, пока живы будете, не оставлять его!».

— Да, теперь, более чем когда-либо, дорог ответ наших ратников, — сказал задумчиво Батюшков. — Помните, Иван Андреевич, с какими чувством и уверенностью они отвечали: «Не оставим, рады умереть за веру и батюшку царя!». Кажется, и всем нам придется скоро сказать то же самое.

Крылов молчал. Ему вспомнилось, сколько его сотоварищей по литературе пошли бесстрашно защищать отечество. Александр Федорович Воейков, остряк и насмешник, поступил на военную службу. Денис Васильевич Давыдов участвовал в Бородинской битве. Василий Андреевич Жуковский состоит при главнокомандующем Кутузове. Проводили они недавно с тверским ополчением потомка Рюрика, князя Александра Александровича Шаховского… давно ли они так восхищались вновь вышедшей его поэмой «Расхищенные шубы» и перед самым началом кампании усердно аплодировали, когда давалась его пьеса «Казак стихотворец», а теперь он сам, казацкий полковник, отстаивал под Бородиным дорогу в Москву, а затем стоял с Винценгероде, преграждая Наполеону путь в Петербург. Другой писатель, заставлявший их смеяться и плакать своими драматическими произведениями, Николай Иванович Хмельницкий, потомок знаменитого Богдана Хмельницкого, сын доктора философии в Кёнигсбергском университете, ушел с Петербургским ополчением. Поговаривают, что, после разорения его имения в Смоленской губернии, живший там Федор Николаевич Глинка двигается за нашей армией и снова хочет поступить в адъютанты к Милорадовичу… «Да все это молодежь! — думает Крылов. — Старше их всех только Шаховской. А есть ли и тому тридцать пять лет?.. А вот мне уже под пятьдесят…» И он вздохнул, грустно опустив голову на грудь.

— Да, плохо, очень плохо приходится России! — говорил между тем Батюшков. — Вся Литва, Белоруссия и Прибалтийские провинции в руках французов. А тут они еще до самого сердца России добрались.

— Спасибо еще Тормасов не пускает их за реку Стырь, приток Припяти, а то бы они вторглись и в Волынь, и в Малороссию. Мне рассказывали, что на Стыре вовсе нет брода, и левый берег реки, на котором стоит неприятель, болотист, а правый, на котором стоят наши, возвышен и покрыт лесом. Вот нашим и видны все действия неприятеля, а ему не разглядеть, что у наших делается. Недели две тому назад партия казаков переправилась через реку Стырь и захватила в плен неприятельского офицера, производившего съемку, со всей его командой.

— Мне говорили люди, лично слышавшие от государя, что адмирал Чичагов назначен главным начальником всех войск в Волыни, и девятого сентября вся Дунайская армия наша перешла к реке Стырь и соединилась тут с Третьей нашей армией. Там в настоящее время на границе Австрии стоит более шестидесяти тысяч нашего войска. А у неприятеля всего сорок четыре тысячи.

— Теперь хоть за Волынь и Малороссию можно быть спокойными! — сказал радостно Крылов.

В то время, как в Петербурге и во всей России горевали о сдаче Москвы и народ русский вместе со своим государем решился отстаивать во что бы то ни стало честь и славу своего отечества, в Слониме продолжали комплектовать кавалерийский полк в помощь Наполеону, хотя мародеры великой армии беспощадно грабили страну. Число мародеров простиралось до пятидесяти тысяч человек, а вестфальские войска занимались грабежами в полном своем составе. Начальник их, генерал Вандам, сам отправлял своих солдат на грабеж. Один отряд вестфальцев в пятьсот человек пришел в местечко Щучин, менее чем в пятидесяти верстах от Слонима, и, получив от жителей потребованное ими количество хлеба, мяса, водки и фуража, стал, с позволения своих начальников, грабить и стрелять в жителей, умолявших о пощаде. Это насилие продолжалось всю ночь: троих убили, двенадцать ранили и многих жестоко изувечили и избили до полусмерти.

Усадьба Пулавских была защищена от всех нашествий дремучими лесами. Но жутко становилось жившим в ней, когда доходил до них слух, что там-то шайка мародеров сожгла селение, там ограбила барскую усадьбу и бесчинствовала в ней.

— Господи! Храни нас и помилуй! — говорили набожно сестры, посматривая на своих детей, беспечно веселившихся с приезжавшей из Слонима молодежью.

У них постоянно устраивались кавалькады, пикники, танцы. Это был словно оазис какой-то среди пустыни, наполненной всеми ужасами грабежа и бесчинств.

В одно из посещений городских гостей с ними приехал и сам Пулавский со своими приятелями. Веселились все более, чем когда-либо. Красавицы Анеля и Зося, разряженные в нарядные платья, блестя серьгами, кольцами и цепочками, так и носились в мазурке; молодые уланы молодцевато звенели шпорами, ловко ловили на лету протянутую им дамой руку и неслись с нею далее, притопывая в такт каблуками. Но вот музыка стихла, и все пошли чинно в столовую и разместились каждый кавалер подле своей дамы. Зазвенели стаканы, ножи и вилки, пошел неумолкаемый разговор, прерываемый смехом и шутками. Старики острили насчет молодежи, те отшучивались. После обеда молодежь рассыпалась по саду собирать фрукты и ягоды. Старики сели на балконе пить старый мед и курить трубки… Но вот уже день кончается, старинные часы бьют пять часов, пора собираться в путь: надо до вечерней зари быть в городе, не то запрут городские ворота, и стража не впустит внутрь.