Грозная опричнина - [32]

Нельзя забывать, что к моменту приезда литовских послов в Москву прошло всего два года, как в русской столице произошло событие величайшего государственного значения — венчание Ивана IV на царство. Непосредственное участие в этом событии принимал митрополит Макарий, бывший одним из инициаторов провозглашения Ивана царем. Именно он совершил обряд венчания. Венчание на царство, таким образом, принимало церковно-политический характер. Но это не все. Обряд венчания включал элемент Помазания на царство — некое подобие Таинству Помазания. В итоге венчание на царство превращалось в религиозно-церковно-государственный акт, завершающий этап становления самодержавия на Руси и начинающий новую эпоху в истории Российского государства. Но вот являются послы из страны, погрязшей в схизме, послы от правителя, божественное происхождение власти которого под большим вопросом. И эти послы требуют от богоизбранного государя отказаться от царского титула. Что это означало? В принципе это означало признание недействительности царского венчания с вытекающим отсюда пренебрежением к православной вере и церкви, а также умалением чести русского государя и митрополита как внутри Святорусского царства, так и вне его. Требование послов отказаться от титула царя при составлении договора о перемирии ставило вообще под сомнение царское достоинство Ивана IV и тем поощряло московских противников самодержавия к дальнейшей крамоле. Вот почему государь долго говорил в Думе, убеждая бояр не отступать от недавно провозглашенного русского царства. Казалось, бояре поняли всю ответственность решения, которое им предстояло принять, и согласились с доводами царя, но затем перевернулись, поддержав «непризнание царского титула со стороны Сигизмунда II Августа»^{314}, т. е. став фактически на сторону иноземного властителя. Это походило на коллективную измену бояр царю Ивану. Сильвестр же, извратив суть дела, подал все происходившее в Думе как тщеславную борьбу Ивана «за имя», а современные историки бездумно приняли поповскую версию.

Сильвестр к этому времени обладал уже столь сильным влиянием и властью, что сумел переубедить Думу и склонить ее принять решение о необходимости писать в договоре о перемирии с Великим княжеством Литовским государево имя «несполна», опустив царский титул Ивана. А. Л. Хорошкевич в связи с этим пишет: «Таким образом, бояре отказались поддержать собственного государя в том вопросе, который задевал его честь. И это несмотря на то, что в составе Боярской думы к этому времени оставалось лишь четверо получивших звание бояр до 1547 г., а 18 человек… стали боярами после восстания 1547 г. Кроме того, к этому же времени относится возвышение А. Ф. Адашева, который был близок к царю. Казалось бы, все новые члены думы должны были поддерживать Ивана IV в его начинаниях, в том числе и внешнеполитических, однако этого не случилось. Основным принципом внешнеполитической позиции боярства было стремление избежать войны на два или даже на три фронта»^{315}. Думается, здесь не все так очевидно, как представляется А. Л. Хорошкевич. И потому тут есть необходимость кое в чем разобраться.

Бояре, за которыми стоял Сильвестр и его вдохновители, готовы были воевать с двумя недругами — ханами крымским и казанским. Но драться с тремя врагами (крымским ханом, казанским ханом и польско-литовским королем) они не хотели, ибо стоять против трех неприятелей одновременно им представлялось «истомно». Вопрос, однако, в том, насколько тогда реальной являлась война с польско-литовским соседом. А. Л. Хорошкевич со ссылкой на историка Я. Ясновского говорит: «Невольные союзники — литовский великий князь и король польский и русские бояре — были единодушны… в нежелании воевать друг с другом. Объясняя позицию литовской стороны в этом вопросе, Я. Ясновский ссылается на горький опыт так называемой Тридцатилетней войны (то есть серии войн конца XV — начала XVI вв. между княжествами всея Руси и Литовским), приведшей не только к потере восточных земель Литовского княжества, но и к его общему ослаблению. Нежелание Сигизмунда Августа воевать с Россией объясняется сложностью внутриполитического положения в объединенных личной унией государствах (Литва и Польша), долгой неопределенностью в отношении второго брака молодого короля на Барбаре Радзивилл со стороны польской и литовской знати, набегами крымских татар, отсутствием денег в королевской казне…, трудностями сбора серебщизны для обороны территории панств»^{316}. Не думаем, чтобы многое из того, о чем пишет А. Л. Хорошкевич, не было известно московским боярам и в особенности — Сильвестру, осведомленному, надо полагать, в такого рода вещах. К тому же сами литовские послы не лучшим образом сыграли свою роль, выдав собственную тревогу (если не страх) в связи с возможностью войны Руси с Литвой и Польшей. Правда, они не раз угрожали покинуть Москву в том случае, если русские не откажутся от требования внести в составляемый договор царский титул Ивана. Но послы блефовали, а потому легко откликались на просьбу бояр повременить и не уезжать домой. Весьма показательно, что они, соглашаясь остаться, говорили боярам «с великим умиленьем», чтобы те били челом царю Ивану о непролитии христианской крови