Гроздь рябиновых ягод - [3]

Проснувшись поутру в сарае, Настя огляделась, ополоснула лицо водой из кадки. Шанежки и квас, оставленные мачехой вечером, ночью Настя все же съела, голод не тетка. Переживания – переживаниями, но молодость брала свое, организм требовал пищи.

Скрипнула дверь, в щель бочком протиснулась Уля, младшая дочь Татьяны.

– Няня, я тебе поесть принесла, – девочка поставила на чурбачок кружку с молоком, накрыла краюшкой хлеба. Достала из кармана склянку с мазью.

– Вот, мама сказала смазать, где болит. Скидывай рубаху, я помажу тебя, – и ойкнула, зажав рот ладошкой, увидев исполосованную спину сводной сестры.

Целую неделю продержали Настю в сарае. А потом запрягли в телегу Гнедко, украсили его гриву лентами и бумажными цветами, поставили в телегу сундук с Настиным приданым: вышитыми ее руками полотенцами, скатертью, рубахами, новым салопом, нарядили зареванную Настю в светлое ситцевое платье с оборочками и вывезли с родного двора. За воротами ждала уже телега Крестьяниновых. На соломенной подстилке, покрытой ярким лоскутным одеялом, сидели Егор в новой косоворотке и будущие свекор со свекровью. На улице собрались соседи, судачили меж собой. Вон вчерашние подружки щебечут что птахи. Вон выглядывает из своих покосившихся ворот заплаканная Акулина. На околице стоит у плетня Георгий. Картуз на затылке, травинку покусывает, а из-под вьющегося смоляного чуба глаза так и жгут Настю, так и буравят. Настя за сундук схватилась, чтобы не упасть. Отец, сидящий на козлах, обернулся, кнутом Насте погрозил, потом Георгию кнут показал. И покатили телеги дальше в соседнее село, в сельсовет.

Глава 3. Мужняя жена

Сельсовет помещался в просторной избе с широким крыльцом. Раньше в этой избе была церковно-приходская школа, все четыре класса которой закончили Настя и Егор. Настя вслед за отцом поднялась по скрипучим ступенькам. Сухонький старичок в круглых очках и рыжих сатиновых нарукавниках, узнав, зачем пришли посетители, отложил конторскую книгу и полез в шкаф с папками и бумагами. Настя сквозь засиженное мухами окошко с тоской смотрела на зеленую лужайку. Давно ли они с подружками резвились здесь на переменах? Теперь лужайка заросла крапивой и репейником.

Наконец старичок отыскал нужный талмуд, что-то там записал. Ткнул желтым от махорки пальцем в страницу:

– Грамотные? Расписывайтесь здесь и здесь.

Отец подтолкнул Настю к столу, она вывела свою фамилию рядом с подписью Егора. Потом подождали, пока письмоводитель заполнит официальную бумагу и тиснет на нее жирную лиловую печать.

Саму свадьбу решено было играть осенью, по окончании работ в поле, а пока просто посидели у Крестьяниновых по-семейному да и уехали Шиляевы, оставив Настю в чужой избе.

Молодым отвели пристрой к избе, как это было принято в северных деревнях. Стены плели из ивняка, обмазывали глиной. Окон, как правило, не делали, только дверь. Пол земляной для тепла застилали соломой. У Крестьяниновых в пристрое стояла широкая лавка с настоящей периной, застеленной лоскутным одеялом, и подушками в ситцевых наволочках. На стене висел старый овчинный тулуп – укрыться в холодные ночи. Сюда же занесли сундук с Настиным приданым и поставили под иконку в правый угол. На сундуке молодым оставили полкаравая хлеба да крынку с водой.

У Насти кусок в горло не лез. Она старалась держаться как можно дальше от Егора. Еще в избе ей удалось стащить со стола нож и спрятать его под подолом, засунув за подвязку чулка. Егор, наевшись, шагнул было к Насте, забившейся в угол, но у той в руке блеснул нож.

– Лучше не подходи, живой не дамся!

– Тю, скаженная… Ну, не хочешь, не трону…, сильничать не буду.

Егор потоптался, почесал белобрысый затылок и улегся на лавку.

– Да иди, ложись, супротив воли не трону, сказал.

Но Настя села на пол, не выпуская нож.

Егор поворочался, поворочался на лавке, потом встал, снял со стены тулуп и бросил его Насте:

– На, завернись, застудишься еще.

Наутро на немой вопрос матери Егор только головой помотал.

– Ну ничего, скромная девушка, боязно ей. Ничего, обвыкнется, все само и получиться.

Так и потянулись дни и ночи их семейной жизни. Днем Настя ни от какой работы не отказывалась, все так и спорилось в ее руках, Марфу с Тимофеем мамой да тятей звала, а они ее дочкой. А как ночь – Егор на лавку, а Настя в угол на тулуп, ни на какие уговоры не шла. И нож всегда при ней был. Егор похудел, с лица спал, Марфа с Тимофеем запечалились. Марфа уж к бабке-знахарке сходила, десяток яиц ей отнесла. Та ей заговоренной золы дала, велела молодым в еду подмешивать. Но Настя, догадавшись, что за зола в узелке за кувшином припрятана, развеяла ее по ветру и тряпицу выкинула. Марфа долго потом недоумевала, куда узелок тот засунула.

Как-то осенним вечером послали Настю в баню огурчиков соленых из кадки принести. А баня на отшибе от дома стояла, у самого плетня, за которым лес начинался. Показалось ей, что в кустах за плетнем кто-то есть. Уж не волк ли? Испуганная девушка затаилась у стены, готовая юркнуть назад в баню.

– Настя, не бойся, это я, – услышала знакомый голос.

Миг – и Георгий, перемахнув через плетень, оказался рядом.