Гроза с Востока. Как ответит мир на вызов ИГИЛ? - [13]

Поэтому для традиционалистов выход из положения заключался не в копировании западной модели, не в модернизации (равнозначной в их глазах вестернизации), а в обращении к первоисточникам, к истинным основам ислама, что позволит вернуть «золотой век». Это и была салафийя. Лозунг египетской салафитской организации «Братья-мусульмане» – «Ислам – вот решение» – все громче звучал по мере того, как выявлялась несостоятельность попыток копирования чуждых моделей, как западных (парламентская демократия на базе секуляризма), так и восточных (марксизм-ленинизм, отрицающий и религию, и частную собственность). Фиаско всех без исключения форм правления, заимствованных у «неверных» – начиная от карикатурной демократии, имитировавшей «западную модель» и кончая насеровско-баасистским «государственным социализмом», – подтвердило в глазах миллионов людей правоту тех, кто руководствовался девизом «Ислам – вот решение». Салафийя уверенной поступью выходила на авансцену исламского мира.

«В мусульманских странах, – писал Алексей Васильев, – левые – и коммунисты, и насеристы, и «новые» – оказались на обочине идеологической и политической борьбы. Угасли кружки немногочисленных «леваков»-радикалов, от них не осталось и горстки пепла. Исчезли «новые левые» и на Западе – некому больше подражать. Исчез Советский Союз и его союзники – и некого больше обходить ни справа, ни слева. Нет маоизма, а прежде революционный Китай возвышается глыбой прагматизма, рынка, холодного экономического расчета»³¹.

Сторонники концепции «Ислам – вот решение» могут поэтому опираться только на собственные усилия. Всюду они видят врагов ислама. Фактически культивируется то, что на английском языке называется victimhood («виктимность»), убежденность в своей жертвенности, или, вернее, в том, что мусульманская умма стала жертвой. А для того, чтобы выжить, уцелеть, сохранить свои уникальные традиционные ценности, мусульмане должны намертво прикрепить себя, как к якорю спасения, к единственному источнику истины – шариату, основанному на Коране и сунне. И здесь следует заметить, что, вероятно, ни одна религия не благоприятствует в такой степени концентрации мысли и усилий вокруг нескольких непреложных догматов, как ислам.

Это религия в буквальном смысле слова всеобъемлющая, тотальная, не допускающая ничего, лежащего вне ее сферы.

Поэтому нет даже необходимости в существовании особой категории священников, посредников между Богом и человеком. Как писал крупнейший западный исламовед Бернард Льюис, «мысль о том, что какая-либо группа людей, какой-либо вид деятельности, какая-то часть человеческой жизни хоть в каком-то смысле находится вне сферы религиозного закона и юрисдикции – эта мысль чужда мусульманскому уму. Отсутствует, например, различие между каноническим и гражданским законом, между законами церкви и государства»³².

Нет, собственно говоря, и церкви в обычном смысле этого слова. Поскольку государство, образованное Мухаммедом, «было исламским и фактически создано своим основателем как инструмент ислама, не было и нужды в отдельном, особом религиозном учреждении. Государство было церковью и церковь была государством, и Бог был главой и того и другого, а Пророк – его представителем на земле… В представлении мусульман не существует человеческой законодательной власти и есть только один закон для верующих – Священный Закон Бога… Идея нерелигиозного государства полностью чужда исламу…»³³. Государство Бога и народ Бога. Поэтому исламское государство неправильно было бы называть теократическим; ведь теократия – это власть церкви как особого института или духовных лиц как отдельной категории. А в настоящем исламском государстве халиф, как преемник Пророка, сам воплощал в себе духовную и светскую власть как неразделимое целое.

Как отмечает российский исследователь Екатерина Степанова, гипотетический Халифат – это «не государство, где у власти стоит духовенство… Это утопическая модель общественного устройства, основанная на «прямом правлении, или власти, Бога»… Религия в принципе неотделима от политики в понимании радикальных исламистов. Для них религия несет в себе принципиально иной смысл и играет совершенно иную роль, чем та, которая ей отведена, например, в иных социокультурных и социально-политических контекстах и системах (например, в западном постиндустриальном обществе)»³⁴.

Автор специально остановился на этих вопросах, так как без их осмысления невозможно понять главную тему настоящей работы – идеологию и мотивацию исламистов. Ведь ими движет в первую очередь искреннее желание защитить, сохранить в неприкосновенности свою веру, мусульманские ценности, среди которых центральное место занимает именно идея нераздельности духовной и светской власти, абсолютного примата основных незыблемых устоев Корана и сунны. Секуляризм со всеми его производными, такими как гражданское законодательство, принципы представительной парламентской демократии и пр., не приемлются категорически. Соответственно, все те, кто следует этим светским, отделенным от религии, принципам и установлениям, должны быть глубоко чужды мусульманам. Но мало того, что чужды – враждебны, ибо предполагается, что носители этих ценностей (или, вернее, лжеценностей) не оставят в покое мусульманское сообщество. Немусульмане априори рассматриваются как потенциальные (и хорошо еще, если только потенциальные) враги ислама.