«Гроза» против «Барбароссы» - [11]

– Здравия желаю, товарищ генерал, – сказал я ему и, козырнув, замолчал, ожидая, что начальство само объяснит причины столь неурочного вызова сотрудника, формально находящегося в отпуске по состоянию здоровья.

– Здравствуй, Слава, и извини, что так вышло, – невпопад ответил он на мой вопрошающий взгляд, – сам же знаешь, что с медициной не спорят.

– Да я и не спорю, товарищ генерал, – ответил я, вспомнив, что с десяток лет назад генерал и сам находился в такой же ситуации, когда ему вот так же, по завершении августовской кампании по борьбе с грызунами, медики закрыли выход в поле.

– Ладно, – махнул рукой генерал. – Теперь слушай. Тут мне позвонили с самого верха, – легким кивком головы мой начальник отпасовал невысказанный вопрос к висящему на стене портрету. – Для какого-то очень важного и секретного дела им нужен офицер с большим жизненным опытом и развитой «чуйкой». А я-то знаю, что у тебя этого добра навалом.

Тут душа моя… нет, не ушла в пятки и не воспарила к небесам, а просто смутилась. Всю жизнь я исповедовал извечную солдатскую мудрость – быть в поле, подальше от начальства, и докладывать только о конечном результате своей работы. И вот, судя по всему, мне предлагается работать под непосредственным руководством человека, изображенного на портрете. Это и вставляет, и доставляет, причем одновременно.

– Ну как, Слава, ты согласен? – спросил генерал, видимо выждав положенное в таких случаях время. – Мне сказали, что ТАМ нужны исключительно добровольцы.

– Что за служба? – поинтересовался я.

– Подробности, извини, сообщить не могу, – ответил генерал, – ибо сам их не знаю. Скажу только то, что погоны тебе снимать не придется. Речь идет не о твоем переводе, а лишь о прикомандировании…

«Ну, как всегда, – подумал я. – Поди туда – не знаю куда, найди то – не знаю что…»

Впрочем, думал я недолго. Бросив еще один взгляд на портрет, я вздохнул и сказал:

– Согласен, товарищ генерал. Я записался добровольцем еще тогда, когда надел на плечи лейтенантские погоны. Куда и когда я должен явиться?

– Командировочное на тебя уже оформлено, – сказал генерал, – сейчас я его подпишу, и с этой минуты ты мне больше не подчиняешься. Спускайся вниз, мой Федя в курсе, он тебя отвезет.

– Слава, не спорь! – сказал генерал, увидев мой возмущенный взгляд. – Сам ты туда быстро не доберешься, а дело срочное.

Забрав командировочное предписание и обнявшись на прощание со своим, уже бывшим, начальником, я спустился вниз, во двор, и нашел генеральскую машину. Федя – здоровенный, немногословный сержант-контрактник из Якутии, действительно ждал меня. До места мы долетели молнией, наверное, вдвое быстрее, чем вез бы обычный московский таксист. Федя вел машину мастерски, придерживаясь скоростного режима на грани фола. С первых же минут я понял, что путь наш лежит не в Кремль, а, скажем прямо, в противоположную сторону.

Дальше все просто, Федя доставил меня на КПП одной подмосковной госдачи. Причем не на парадную сторону, а туда, где обычно проезжают машины с продуктами и мусоровозы. И правильно, по сути, такие как я и есть чернорабочие государства Российского в его борьбе за выживание.

Еще четверть часа спустя я сидел в маленькой комнате без окон в компании трех человек: самого президента, секретаря Совбеза Дмитрия Козака, который теперь и становился моим непосредственным начальником, и еще одного моего коллеги «в штатском» – Александра Павловича Князева, которому теперь предстояло стать моим напарником. Сначала я не очень понимал – ради чего такая эклектика, но последовавший чуть позже разговор расставил все на свои места.

– Здравствуйте, товарищ Омелин, – приветствовал меня президент, бегло скользнув взглядом по моей орденской колодке, – проходите, садитесь. Мне рекомендовали вас как опытного бойца и грамотного командира, умеющего правильно трактовать неполные разведданные и способного в острой боевой обстановке принять неожиданное для противника нестандартное решение. Это так?

– Да, товарищ президент, – ответил я.

– Тогда вы именно тот, кто нам нужен, – сказал президент. – Работать вы будете под руководством коллеги Козака. Поскольку ваша работа будет касаться не только и не столько военных аспектов, то представляю вам ваше альтер-эго – Александра Павловича Князева, из смежной вам «конторы»…

Сказав это, президент сделал хорошую выдержанную паузу, потом продолжил:

– А теперь я задам вам вопрос. Возможно, он покажется вам не имеющим отношения к нашим текущим делам, но вы не удивляйтесь – так надо.

– Скажите, что вы думаете о такой дате, как 22 июня 1941 года? – склонив чуть набок голову, президент внимательно посмотрел на меня своим пронизывающим взглядом.

Мне вдруг стало не по себе. По выражению лица главы государства я вдруг понял, что этот вроде бы академический вопрос имеет для него очень-очень важное значение.

– Это величайшая трагедия в нашей истории, – осторожно начал я, – и наглядный урок, подтверждающий, что за беспечность и разгильдяйство приходится очень дорого платить. – Потом я вспомнил еще кое-что о начале войны и добавил: – В измышления Резуна, товарищ президент, о том, что Сталин собирался первым напасть на Гитлера, я тоже не верю. Слишком уж неподходящая для этого была конфигурация войск в приграничных округах, слишком мало сил в первых эшелонах, даже с учетом даты нападения шестого июля.