Гроза на Шпрее - [2]

К счастью, эта неприятность миновала Григория. Машина остановилась у двухэтажного дома на виа Палермо, и таинственный секретарь таинственного лица коротко доложил:

— Мы предпочитаем, чтобы наши гости останавливались в частных пансионатах. В этом заказан номер для вас, синьор Шульц! Ваш спутник будет жить неподалеку. Адрес я напишу.

Перекинувшись несколькими словами с хозяйкой пансионата, молодой человек провел Григория на второй этаж, сам открыл дверь номера, расположенного напротив лестницы.

— Надеюсь, вам будет удобно. Если что-нибудь понадобится, позвоните мне, спросите Джузеппе. На этом листке я написал свой номер телефона и адрес синьора Вайса.

— Благодарю за заботы, синьор Джузеппе! Наконец-то я знаю, как вас величать. А не кажется ли вам, что столь таинственное поведение напоминает игру в прятки? Кто эта персона, секретарем которой вы отрекомендовались? В какой зависимости мы от нее находимся? Могу ли я выходить из пансионата или должен ждать аудиенции, чтобы получить специальное разрешение? Я прибыл сюда с несложным заданием, оно скорее носит частный характер, и непонятно, почему я должен скрываться в каком-то пансионате, а не жить в гостинице, которая придется мне по вкусу? Согласитесь, во всем этом много непонятного, а для человека в моем положении, я бы сказал, обидного.

По мере того, как Григорий говорил, в нем нарастало раздражение, а лицо Джузеппе оставалось непроницаемым.

— Простите, я человек подчиненный и выполняю лишь то, что мне поручено. На дальнейшее мои полномочия не распространяются. Синьор, личностью которого вы интересуетесь, очевидно, встретится с вами вечером и сам ответит на все ваши вопросы. Отдыхайте! А мне разрешите попрощаться: ваш спутник, наверно, нервничает, ожидая так долго в машине.

Дверь за Джузеппе закрылась.

Уф, как хорошо остаться одному, раздеться, умыться, вытянуться на прохладном одеяле. После болтанки в самолете, езды на машине так приятно чувствовать под ногами твердую почву, отдаться плавному течению мыслей, всегда предшествующему сну. Вот уже дремота легко касается век, расслабляет мышцы, туманит голову. Еще миг — и окружающий мир исчезнет, перестанет существовать, хоть на короткое время выпустит Григория из своих цепких объятий. Миг… Молоточек незримого Времени уже поднялся, чтобы отбить его. Но почему же он не опускается? Да потому, что из самых глубин убаюканного сознания всплывает воспоминание, и как ни старается Григорий отогнать его от себя, оно неизменно возникает, как только он оказывается на новом месте: приезд в Сен-Реми, гостиница, Моника… Нет, теперь не уснуть, это он знает по опыту. Лучше думать о чем угодно, только не о том дне, вернее, днях, которые дали ему так много, а отняли все. Закинув руки за голову, Григорий лежит с открытыми глазами, а мысли его убегают в далекое прошлое.

Своенравная память, словно камешки из потока, выбрасывает на берег крупицы забытого.

…Солнечный день, тень мальвы на стене, босые ноги жжет раскаленный гравий дорожки. Мальчонка перебегает ее, и маленькие ступни погружаются в подорожник, разогретый солнцем, но все же прохладный. Куда он бежит, что произошло в этот день? Ничего… Разве назовешь событием чувство радости и единения со всем миром, пронзившее маленькое существо. Солнце — это он, мальва — это он, и вон то облачко — тоже он…

…Снегу намело по пояс, а от школы до их дома, будочки железнодорожного обходчика, далеко. Началась метель. Мальчик бежит, ему страшно. Кружится снег, земля сливается с небом, отяжелевшие ноги не слушаются, вязнут в липкой вате. Как далеко до дома! Где он, дом? Его замело, замело весь мир. Мальчик один среди молочно-белого тумана. Крошечная фигурка на фоне белой пустыни…

То же чувство безмерного одиночества Григорий испытал еще раз. Это было в один из дней сорок первого года, когда Григорий Гончаренко, разведчик Советской Армии, перешел линию фронта. Там, у немцев, он должен перевоплотиться в барона фон Гольдринга, сына и выученика своего отца, шпиона-диверсанта, засланного в Советский Союз.

Наплывом возникает лицо оберста Бертгольда, с которым в тот памятный день он вступил в неравный бой — неопытный юноша, знающий жизнь по книгам, и матерый волк, перегрызший не одно горло, повидавший множество ловушек и научившийся их обходить.

Что помогло тебе тогда победить? Хорошая подготовка, тщательно, до мельчайших деталей, разработанная операция, какие-либо особые черты характера? Нет, не это. Столкнулись две воли, закаленные в разных горнилах, в одном пылало чистое, горячее пламя высоких идей, в другом чадило зловоние растленного мира. Разная закалка, разное оружие. Твое, Бертгольд, сломалось, разлетелось вдребезги, а мое оттачивалось, ведь я должен был всегда держать его наготове.

Бертгольд, призванный раскрыть меня, сам попался: его ослепили два миллиона марок, положенных Зигфридом Гольдрингом в швейцарский национальный банк. После смерти отца они стали собственностью Генриха. Но почему же только Генриха? Если женить его на Лоре…

Даже теперь к горлу подкатывается комок, как только Григорий вспоминает о своем вынужденном сватовстве. Бертгольд в то время уже перешел в штаб Гиммлера и мог не только упрочить положение Генриха, но и стать источником, откуда можно было черпать ценную информацию. Пришлось даже обручиться с дочерью Бертгольда.