Гроза на Шпрее - [149]
В другой раз эта сцена насмешила бы Григория, но первые такты нацистского марша, которые дерзко насвистывал шофер, словно стрелы молнии, выхватили из мрака то, что он тщетно старался вспомнить вчера вечером и сегодня утром. Отрывок кинохроники, которым так гордился Бертгольд! В мельчайших подробностях всплывали перед глазами быстро мелькающие кадры, на которых Бертгольд вышагивал с самим фюрером, возглавив группу гиммлеровских приспешников. Но не лицо Гитлера, и не лицо Бертгольда сейчас привлекли Григория, а карикатурно смешной долговязый человек с напыщенно выпяченной грудью, который, сбившись с шага на какое-то мгновение, вырвался вперед и тотчас испуганно попятился, прикрыв рукой подбородок.
— Что это за чудак? — спросил тогда Григорий, кивнув на самодельный экран.
Бертгольд рассмеялся:
— Беднягу Лемке потом пришлось вырезать, когда кинохроникеры монтировали пленку.
Названная фамилия ничего не сказала Григорию и сразу же исчезла из памяти. Только позднее, уже в Кастель ла Фонте, когда судьба свела его с Лемке, неясное воспоминание о домашнем киносеансе в столовой Бертгольдов почему-то связалось с фигурой нового начальника службы СС. Он тогда отмахнулся от этого воспоминания: противны были и поездки в Мюнхен, и обручение с Лорой, и наставления ее отца.
Почему же теперь полузабытое вспомнилось с такой ясностью? Ах да, этот марш! Это же он гремел тогда в столовой, сопровождая хронику, гремел так громко, что заглушал озвученную пленку, и Бертгольду пришлось выключить радиолу.
— А ведь военный оркестр играл «Стражу на Рейне», — многозначительно подчеркнул тогда Бертгольд.
Да, «Стража на Рейне», улыбающееся лицо фюрера, торжественное — Бертгольда, долговязая, напыщенная фигура, которую потом пришлось «вырезать», — Лемке! Так это же Лемке!
Вздох облегчения, как после решения трудной задачи. Какое огромное значение в процессе мышления имеют ассоциации. Стоило этому болвану начать насвистывать… Погоди, погоди, а собственно говоря, по какому поводу тебе надо было копаться в своей памяти? Почему тебя так взволновал рассказ светловолосого парня в пивной? Какой знак равенства стоит между услышанным вчера и тем, что ты вспомнил сегодня? Неужели Ганс Брукнер — это Лемке?
Григорий последовательно восстанавливает в памяти случайно подслушанный разговор. Теперь все приведенные в нем факты звучат значительно весомее. Особенно приметы Ганса Брукнера. Словно перечерченные на кальку, они точно совпадают с портретом хорошо знакомого когда-то человека. Он сразу не смог припомнить, с кем именно, потому что ни на минуту не допускал мысли, что Лемке остался жив. Невероятность предположения — вот что сбило Григория с толку.
А не теряет ли он рассудок сейчас? Пункт за пунктом он опровергает каждое утверждение Кристиана. Не их достоверность, а то, как они, отразившись в его, Григория, воображении, породили законченный образ. Разве мало людей высокого роста, разве мало кто из них рисуется своей военной выправкой, а у многих из-за нарушения функций щитовидной железы большой кадык? Недоразвитый подбородок тоже может быть следствием болезни. Людям вообще свойственно накладывать те или иные признаки на обычные шаблоны раньше увиденного. Так случилось и с тобой.
Эти рассуждения не успокаивают. Образ Брукнера-Лемке настойчиво стоит перед глазами. Нельзя пренебрегать догадкой, что Лемке удалось спастись. А это прямая угроза для нынешнего Фреда Шульца, в прошлом Генриха фон Гольдринга. Слишком много материала о его деятельности в Кастель ла Фонте собрал Лемке. И, должно быть, убедительного. Иначе он бы не решился доложить о своих подозрениях Бертгольду.
— Возможно, мне придется сегодня съездить в Хазенмор. Не могли бы вы отвезти меня туда? — неожиданно для себя обратился Григорий к шоферу.
Водитель мнется:
— Если в один конец, мне невыгодно. Вряд ли я найду там пассажира на Гамбург.
— Оплата в оба конца. Независимо от того, вернусь ли я с вами в Гамбург или задержусь в Хазенморе.
— Что ж, это меня устраивает.
— Тогда заедем в гостиницу, мне надо кое-что взять.
Вопрос шоферу — экспромт. Григорий еще окончательно не решил: ехать ему или нет. Если под личиной Брукнера действительно скрывается Лемке, тогда поездка очень опасна. Самому лезть в пасть волка — ведь, несмотря на все предосторожности, возможна совершенно случайная встреча. А что, если самому пойти в наступление? Явиться к нему в качестве официального представителя «Семейного очага», куда подано заявление о розыске Ганса Брукнера от такого-то или такой-то? Ну и завертится же он! Припугнуть, что его разыскивают, как военного преступника, за расправу, учиненную в Кастель ла Фонте… И что это даст? Опомнившись от внезапного испуга, он поспешит ценой моей головы приобрести себе защитников в высших правящих кругах. Пока что он спокойно сидит в своем закутке. Зачем же откупоривать бутылку и выпускать из нее дьявола?
